В садах Эпикура

Хрущев говорил: «Придет время, мы умрем, все мы смертны, но, пока работаем, мы должны многое выяснить и сказать правду партии и народу. Мы должны сделать все для того, чтобы сейчас установить правду, т. к., чем больше времени пройдет после этих событий, тем труднее будет восстанавливать истину. Теперь уже, как говорится, мертвых не вернешь к жизни. Но нужно, чтобы в истории партии об этом было правдиво рассказано. Это надо сделать для того, чтобы подобные явления впредь никогда не повторялись». За этими словами последовали бурные аплодисменты. Меньше аплодировали призыву за два – три года перегнать США в производстве мяса, тому, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Аплодисменты быстро смолкли, многие души населения сидят без мяса и так налегке шагают к коммунизму. Воспоминания о культе Сталина становятся неприличными, дурным тоном.

Был конечно дан жаждущим глоток свободы: вздохнула литература, музыка, изобразительное искусство. Поэт Евтушенко написал стихотворение «Наследники Сталина».

Велела не быть успокоенным партия мне.
Пусть кто-то твердит «Успокойся!» –
спокойным я быть не сумею,
Покуда наследники Сталина есть на земле,
Мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.

Нет, в Мавзолее его нет. Однако после ухода Н. С. Хрущева на пенсию, над могилой И. В. Сталина у кремлевской стены поставили изящный памятник. Этого оказалось достаточно, чтобы поэт Евтушенко перестал писать стоящие стихи. А Екклесиаст сказал, имея в виду, пожалуй, ораторов партийных съездов: «Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Я вернулся в Ош в начале 1962 года и занялся делами. Работы было очень много. Эшмамбетов болел. На работу в Институт приняли новых преподавателей – выпускников Университета, среди них была Валя Копп. Я их постарался встретить получше, кое-как разместить на жительство в Оше. Сказал: «Приступайте к работе. Все что задумаете хорошее, делайте. Не бойтесь ошибаться. Ошибки всегда можно исправить. Но делайте дело. Без этого жизни не бывает». Не все новые преподаватели ошибались на работе. Кое-кто ошибался в свободное время. Певица Кузнецова отдалась кому-то в аудитории. Обнаружил это старый узбек, случайно включивший свет в аудитории. Его мусульманская душа возмутилась. Я ему предложил, впредь включая свет, спрашивать разрешения. В других случаях приходилось действовать иначе: нашему Институту передали здание закрытой мечети. Мы там организовали мастерские. Так вот, импозантная преподавательница английского языка Аня Корень вступила в связь с лаборантом Ивновым в помещении бывшей мечети. Случилось это при свете дня, и я не мог упрекнуть сторожа в том, что он не погасил солнце! Хотя мечеть была мастерской, все-таки святости своей, с точки зрения сторожа, не утратила. Во избежание религиозной войны пришлось Анну Корень из Института уволить за осквернение святыни. После этого Корень, уже за пределами мечети, совратила чужого мужа. Обиженная законная супруга явилась ко мне с жалобами. Я сказал: «Это слишком! За дела Корень вне Института и мечети я не отвечаю». Случались однако дела и посерьезнее.

К счастью, девочек пока не воровали. Но угроза кражи висела надо мной дамокловым мечом. Однажды прибежали ко мне три девчонки с музыкально-педагогического факультета, где деканствовал Д. М. Лондон, сказали, что их хотят выдать замуж. Спасайте! Я сначала удивился, как это так? Оказывается, за ними приехали матери и, под угрозой родительского проклятья, потребовали возвращения в аилы… Я вызвал Лондона, тот связался со знакомыми из уголовного розыска. Пришел капитан узбек. Я ему сообщил о случившемся. Он спросил, где приехавшие матери. Они сидели в сквере перед институтом. Уголовный розыск подошел к ним, о чем-то поговорил, показал пистолет. Матери умчались. В общем, в мое правление девочек не крали, но беречь их приходилось. Потом в общежитии были обнаружены вши. Я кинулся на сигнал бедствия. Преподавательница подняла с постели одеяло. Давно, с времен своей казарменной жизни, не видел я таких холеных откормленных вшей. Они лениво ползли по простыне, сознавая свою причастность к высшему педагогическому образованию. Рядом сидела девочка с десятками веревочек-косичек, падавших с головы, смотрела на меня невинными овечьими глазами. Повели наступление на вшей. Кое-как справились.