В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

…Безжизненный. Вот так как‐то. Иной вот такой. Иной (НП).

Дальше – уже на материале собственно интервью – я попробую показать, какие модели восприятия могли стоять за этими определениями.

НАРРАТИВ О ПОЕЗДКЕ: МЕМОРИАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС НА ГОРОДСКОЙ КАРТЕ

Рассказы двух моих респондентов позволяют увидеть Пискаревское мемориальное кладбище с особой стороны – как пространство, наделенное статусом экскурсионного объекта и вписанное в позднесоветскую туристическую индустрию. АЗ, работая в студенческие годы гидом-переводчиком в ленинградском отделении туристического бюро «Спутник», сопровождал на Пискаревское кладбище иностранные группы:

АЗ: Значит, приезжали, например, «Поезда дружбы». Например, из ГДРии. «Поезд дружбы». То есть полный состав, набитый молодыми ГДРшниками. И их сажали, там, в десять автобусов и нужно было провезти по городу <…>

Интервьюер: И это было частью экскурсии по городу – посещение Пискаревского кладбища?

АЗ: Нет, скорее как дополнение. Потому что это все‐таки не был исторический центр… И ехать где‐то… ну, минут… минут сорок… Все равно, да… Это было далеко, всегда было далеко <…> Туда ездили не в рамках экскурсии по городу, а плюс, —

а несколько позднее организовывал экскурсии для групп (преимущественно школьных), приезжавших из разных городов Советского Союза.

ВП состоял в заводской «народной дружине» (так назывались гражданские патрули, следившие за соблюдением общественного порядка): завод относился к тому же району Ленинграда, что и Пискаревское кладбище, и оно было одним из постоянных объектов дружинников:

Почему – потому что там они боролись со стаями так называемых фарцовщиков, туда приезжали массы автобусов с этими с интуристами, вот, а фарцовщики все это облепляли, там, выпрашивали, меняли… Я не знаю, на что можно поменять… Я думаю, выпрашивали просто ручку, жвачку… Потом менты у них это дело отнимали… А мы… ну, как сказать, мы там обеспечивали… Скорее, пугали их всех. Включая ментов тоже, потому что одна из наших задач как общественности была следить, чтобы менты не особо так или, точнее, совсем не нарушали закон.

Констатируя, что советские посетители мемориала обычно фарцовщиков не замечали, ВП описывает «теневой» социальный спектакль, невидимый и непонятный для непосвященных, но разыгрывавшийся по специфическим правилам:

Организованная мелкая преступность, вот что это было. То есть было понятно, что эти люди стоят на стреме <…> что кто‐то это все организует… Ну, вот достаточно было нашего присутствия, чтобы они просто линяли. Как только они нас видели… Мы даже не суетились, там, не стояли <…> Не то что как эти, «гражданские», <которые> там тусовались [имеются в виду сотрудники КГБ в гражданской одежде. – И. К.]. Ну, в общем, нас было видно по поведению, их <фарцовщиков> было видно по поведению. Вот.

Повествования обоих моих собеседников выстраиваются в сниженной и высокой модальностях одновременно; АЗ и ВП рассказывают о таких «рабочих» поездках на Пискаревское кладбище как о своего рода приключении, авантюре: