В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

СМ: Знания о блокаде мне казались безусловно важными. Это как бы было априори.

Интервьюер: А вот почему?

СМ: Ну, потому что… ну, статус войны, катастрофы. Массовая гибель людей. Ну, война. Великая Отечественная война. Какие могут быть разночтения. Это… Это катастрофическое событие, нужно о нем знать, чтобы оно не повторилось. <…> Это же шло в сопоставлении с возможной войной в 80-е годы. <…> Блокада существовала в этой системе совершенно органично. И атомная война, и борьба за мир, и плакаты, и доктор Хайдер и все прочее, прочее – это все очень связанные вещи. Борьба за мир. Борьба за мир – это отдельная интересная тема, которая производила на меня очень сильное впечатление эмоциональное. Может быть, даже посильнее, чем блокада. Мне снились атомные ракеты;

Было ощущение, что это может повториться, с каждым, нужно быть готовым. Ну, это нам насаждалось, вот это все (НП).

Еще одну контекстуальную рамку, в которую вписывается восприятие блокады, можно определить как выстраивание отношений собственно с «советским». Скажем, КС начинает разговор с развернутого воспоминания («Это длинное предисловие, но оно мне кажется важным») о формировании сложной картины мира «интеллигентного мальчика», московского пятиклассника конца 1970-х годов, в которой умещаются и скепсис родителей по отношению к «советскому», и их решение «не воспитывать ребенка с детства в антисоветском духе», и детская разочарованность и, одновременно, зачарованность идеологическими дискурсами («Так как все время говорят одно и то же, оно, с одной стороны, раздражает, и ты хочешь это пародировать, на эту тему смеяться и все остальное, а с другой стороны, приятно… да… Такая утешающая… Убаюкивает»), и, наконец, специфическая тоска по утраченной общности («Есть же вот счастливые люди, которые совпадают с официальной позицией»). Только задав этот контекст, КС переходит к рассказу о тех впечатлениях, которые произвел на него Пискаревский мемориал:

Доминирующим моим чувством там было именно ощущение, что вот это место, где мне не стыдно совпасть с официальной позицией. <…> Ну, то есть я в этот момент, посещая кладбище… это был тот самый момент, когда я себя чувствовал, что я обычный советский школьник, я – пришел… То, что у меня есть некоторые разногласия с советским режимом, никак не дезавуирует то, что я скорблю по этим людям и как‐то испытываю, ну, естественные чувства, там, я не знаю, ненависти к нацизму и всякое прочее такое, да? И это было, ну, наиболее важная часть переживаний, да? Ну, то есть – ОК, здесь совпали. <…> И, с одной стороны, повод такой, что у меня нет разногласий с советской властью, а с другой стороны, и объект такой, построенный, тоже не вызывает у меня никакого отторжения.