В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

АЯ: Ну, Вы задали… Прежде всего потеря близких родственников. Вот…

Интервьюер: То есть это очень сильное чувство?

АЯ: Ну да. Тогда это было да. Очень сильное чувство

<….>

Интервьюер: И еще вот такой вопрос: блокада, эта трагедия, – она с чем могла бы быть сопоставима? С какими другими историческими вещами… Или вообще, может быть, ни с чем?

АЯ: Со смертью мамы. Все. Дальше я не хочу на эту тему говорить;

Как будто бы я стоял, вот… у… могилы, вот… даже не у могилы, а у постели, вот, умирающего человека… вот это было такое вот очень страшное напряжение. То есть это не просто боль у зубного врача или там от какой‐то, вот, раны, а именно такое смертное страдание. <…> Это сопоставимо только с тем, когда на руках умирает человек – вот это равного, такого же уровня сильное впечатление. Вот я скажу… я могу сказать вот точно, что это, вот, как будто у тебя на руках умирает человек. Ничего более сильного я… не испытывал (АМ);

Совершенно не с чем <сопоставить>. Ну вот только когда я в первый раз – мне тогда было шесть лет, – когда я в первый раз увидела человека в гробу, нашего соседа во дворе, которого тогда хоронили. Но по силе, конечно, никакого сравнения. Что‐то подобное, что‐то похоже. То, что я тогда увидела на Пискаревском, это того же рода, но совершенно несравнимо по интенсивности. <….> Это одно из самых страшных ощущений, которые я в своей жизни пережила. Потери, конечно, были, и потери близких, и все. Но это другое (ДМ);

Ну, это, наверное, похоже – по глубине переживаний, по силе – на… смерть, на уход очень близкого человека. Наверное, похожее состояние я переживала, когда хоронила своих родителей… Я была в заложниках в Норд-Осте вместе с детьми и… у меня погибла девочка… И… ну, я на похоронах ее не была, потому что лежала в больнице, но каждый раз, приходя к ней на могилу… мы с ребятами приходим к ней… и это очень похожее переживание (НБ).

Задавая свой вопрос, я предполагала услышать исторические аналогии, но мои собеседники говорили о личной истории – о самых трагических, самых страшных событиях собственной жизни. При этом лишь несколько участников интервью было готово прямо соотнести опыт, пережитый на Пискаревском кладбище, с темой смерти: «Тема смерти… Может быть, она впервые встала передо мной» (ЕЧ). Одна из моих собеседниц определяет случившееся с ней как «открытие смерти» – смерть «открывается» через осознание ее тотальности и ее неотменимого присутствия, разрушающего образ упорядоченного, привычного, понятного мира: