В споре с Толстым. На весах жизни

Был я у Ольги К<онстантинов>ны¹. Письмо Сонечке² передал, а альбом еще нет, п<отому> ч<то> зашел к ним из другого места, нечаянно, не захватив альбом. Подарку Вашему и письму Соня страшно рада. Оч<ень> довольна и О<льга> К<онстантинов>на. – Дети оч<ень> поразили меня той трогательностью, с к<оторой> относятся они к памяти Андрея Львовича. Я сидел около постели больной (печенью) Сони, Илюша обнимал меня, и разговоров только и было что об А<ндрее> Л<ьвови>че. Мне показали, как реликвии, все вещи, вывезенные из Петрограда: орла на белом мраморе, ручку с пером Ан<дрея> Л<ьвови>ча, чинилку для карандашей, зеркало, а также предсмертные его подарки: двое золотых часов. На мраморе Илюша хранит каплю стеарина, п<отому> ч<то> «ее, наверное, капнул папа». Ручка с грязным пером завернута в бумажку и не употребляется. На чинилке – следы зеленых карандашей, которыми, по словам Илюши, последнее время пользовался его отец. Илюша не хочет стирать этот след, для чего отвинтит ножичек, запачканный зеленым, будет хранить его, а для своего употребления привинтит новый. Рассказали также мне дети, что есть у них старое седло, которым когда-то Ан<дрей> Л<ьвови>ч пользовался, будучи сам мальчиком и которое потом подарил Илье; они при жизни отца хотели продать это седло, «но теперь, конечно, продавать этого седла нельзя», – добавил серьезно и просто Илюша. В свою очередь я должен был рассказать детям, как я ездил к А<ндрею> Л<ьвовичу> в Топтыково, о чем мы там говорили, что делали, в какой комнате я спал и т. д. Внимание их было совершенно исключительное. Подробно и с живым интересом расспрашивали они меня и про Ясную Поляну, которую они очень любят.

Между прочим, передали они мне, что в Ясной Поляне, в павильоне, есть чей-то неоконченный портрет Ан<дрея> Л<ьвови>ча. (Я сам видел этот портрет.) Так, оказывается, когда они живали в Ясной, маленькие, то оба, Соня и Илюша, тайком бегали к павильону и в окошко смотрели на портрет отца… Они спрашивали, лежит ли портрет по-прежнему в павильоне, и я по глазам их видел, что им оч<ень> хочется взять портрет из пыли и повесить его у себя на стене. Если б это можно было как-нибудь устроить, дети, наверное, были бы счастливы.

Альбом же отнесу Соне не сегодня-завтра и, вероятно, после этого она сама будет писать Вам.

У Серг<ея> Л<ьвови>ча спрашивал о Румянц<евском> музее. Он сказал, что был там и обо всем Вам напишет.

Сегодня у Муравьева – совещание подсудимых и некоторых свидетелей.

Видел наше воззвание на немецком и английском языках. На французском тоже есть, но у Трегубова, с к<оторым> я еще не встречался.

Брат мой до того увлекается кооперацией в большом селе Владимирской губ., что даже на наш процесс идти не хочет. К тому же он держит государ<ственный> экзамен и оч<ень> занят.

Остановился у брата в Космодемьяновском пер., но адрес мой (на всякий случай) – на Бол. Алексеевскую.

Дима Чертков вчера заболел. Приехал Г. М. Беркенгейм и нашел, что у него брюшной тиф, – надо надеяться, однако, что в легкой форме.

Не откажите в любезности, Софья Андреевна, сообщить Татьяне Львовне следующее. Я справлялся в в<оенно>-о<кружном> суде, может ли Т<атьяна> Л<ьвов>на приехать на второй или на третий день нашего процесса. Мне сказали, что может. С формальной же стороны полагается обставить это так. Следует об этом известить председателя суда телеграммой, а явившись, представить свидетельство врача о причине запоздания – болезни.

Вот пока все, что я, как добросовестная газета, могу сообщить Вам. Когда начнется процесс, буду извещать Вас о ходе дела.

Пока всего хорошего! Главное будьте здоровы. Мой сердечный привет Льву Львовичу, Татьяне Львовне, Антонине Тихоновне, мисс Уэллс.

Целую мою бывшую ученицу³. Как-то ее дорогое здоровье?

Ваш Вал. Булгаков

P. S. Забыл написать. Сергей Львович просил передать Вам, что было бы нужно и хорошо, по его мнению, послать Грузинскому 2-е издание Писем Льва Николаевича к Вам⁴.

Извините, пожалуйста, что в этом письме я сделал столько помарок.

В. Б.

56. С. А. Толстая – В. Ф. Булгакову

17 марта 1916 г. Ясная Поляна

17 марта 1916 г. Ясная Поляна

Дорогой Валентин Федорович, получила сегодня ваше длинное и очень интересное для меня письмо. Об отношении моих внуков к памяти Андрюши, их отца, я не могла без слез читать, и вызвало во мне уважение и любовь к Ольге, их матери. Несмотря на то горе, которое причинил ей поступок Андрюши по отношению к его первой семье, она не только не нарушила любви детей к отцу, а воспитала их в этом чувстве. И это так хорошо!

Портрет Андрюши, написанный, но не конченный художником Орловым, лежал на шкапу в комнате Антонины Тихоновны. Он немного попорчен, прорван в двух местах. Я свезу его в Москву, когда поеду, и дам реставрировать и куплю раму. Детям не отдам пока; пусть будет в Ясной Поляне, где уже много фамильных портретов. Теперь мне особенно дорог портрет Андрюши. Думала ли я, что переживу его.