В споре с Толстым. На весах жизни

Принцип разделения труда может и должен быть сохранен, ради целесообразности производства и организации, хотя, конечно, его нельзя обращать в предлог для разделения людей на тружеников и паразитов. Но все роды труда, и физического, и умственного, сейчас до такой степени развились и усовершенствовались, что человеку уже трудно быть универсальным и уметь делать все. Важно только, чтобы делали все и чтобы продуктами труда люди, действительно, обменивались, не пытаясь захватывать и присваивать себе плоды чужой работы незаконно и в недопустимом, сверхнормальном количестве.

Регулировать такой обмен должно, однако, опять-таки государство, социалистическое государство, отрицавшееся Толстым.

* * *

Максим Горький рассказывает в воспоминаниях об Александре Блоке, что однажды поэт «заговорил о русской интеллигенции надоевшими словами осуждения», которые показались Горькому «особенно неуместными после революции».

Алексей Максимович не оставил слов Блока без возражения. «Я сказал, – говорит он, – что отрицательное отношение к интеллигенции есть именно чисто “интеллигентское” отношение. Его не мог выработать ни мужик, знающий интеллигента только в лице самоотверженного земского врача или преподобного сельского учителя; его не мог выработать и рабочий, обязанный интеллигенту своим политическим воспитанием. Это отношение ошибочно и вредно… Всегда, ныне и присно наша интеллигенция играла, играет и еще будет играть роль ломовой лошади истории. Неустанной работой своей она подняла пролетариат на высоту революции, небывалой по широте и глубине задач, поставленных ею к немедленному решению»¹¹⁹.

Л. Н. Толстой, с его скептическим отношением и к интеллигенции, и к революции, пожалуй, не согласился бы с Горьким. Но суждение последнего от этого ничего не потеряло бы в своей убедительности.

* * *

Что касается кучки «толстовской» интеллигенции, то в роковую для родины минуту она оказалась в хвосте истории. Из нашего отвлеченного, холодного к подлинной жизни и ее нуждам спиритуализма народ (под которым мы, как и Толстой, разумели главным образом крестьянство) не мог извлечь для себя ничего спасительного. Ведь он нуждался не столько в душевной помощи (сам Толстой признавал его духовную жизнь высокой), сколько в помощи внешней, конкретной, материальной: заели его кулаки-мироеды, помещики, фабриканты, становые. А мы, горожане-мечтатели, это видели и не видели, понимали и не понимали. «Терпеливо» ждали, пока все само собой, по-толстовски, «образуется», не замечая, что если наше терпение рассчитано на долгий срок, то терпение измученных народных масс уже кончается. И какой-то двусмысленный характер приобретало постоянное восхищение Льва Николаевича терпением трудового народа.

Иной дорогой шла радикальная политическая мысль. Ленин, вспоминая о Белинском (которого он считал одним из предшественников русской социал-демократии), говорил: «Передовая мысль в России… жадно искала правильной революционной теории… Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала». Замечательное наблюдение, – не наблюдение только, а вывод из собственной практики. Ленин в такой же степени, как Белинский, отдал свой мозг на служение народу. Годами готовился он к этому служению, подготовил соратников, целую школу – выступил в нужный момент и победил.

Между тем, для «толстовцев» и для других русских идеалистов, окопавшихся в одностороннем и потому бесплодном идеализме и спиритуализме, выступление Ленина после краха первой русско-германской войны было поистине своего рода deus ex machim¹²⁰. И рост, и быстрое укоренение нового движения в народе и особенно в рабочем классе им тоже были непонятны. В лучшем случае, они объясняли его «сложившимися обстоятельствами», если только не «злонамеренностью» и «недобрым нравом» вождя. А, между тем, у великого вождя все было рассчитано и заранее приготовлено. Расчет мог кое в чем не удасться. Но тогда должны были прийти и пришли преемники Ленина, перехватившие его инициативу и дополнившие его дело. Общее же развитие шло по той же, первоначально определенной и намеченной линии.

Да, ленинскую теорию Россия выстрадала. Теперь же доказано, что, следуя этой теории, Россия может оставаться Россией, т. е. жить не только материальной, но и глубокой духовной жизнью. Современная и будущая Россия не отвергнет, конечно, и общечеловеческих элементов теории толстовской. Она, без сомнения, любит и не перестанет любить как Ленина, так и Толстого.

* * *

«По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей власти в России, – он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился со страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на порабощении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху до низу пропитывают всю современную жизнь.