В споре с Толстым. На весах жизни

Разница между Толстым и коммунизмом – лишь в способе обоснования своего идеала и в способе его осуществления. У Толстого – религиозное обоснование, у коммунистов – чисто практическое. Что же касается способа осуществления, то «толстовский» способ – «лучше» (мир и любовь), но только он не приводит к цели, а большевистский способ – «хуже» (насильственная революция), но зато он гарантирует победу.

В самом деле, если бы спросить не только у «толстовцев», но и у самого Толстого, верили ли они серьезно в возможность осуществления своего политического и социального идеала на деле, то ответ был бы, без сомнения: нет. Толстой бы, наверное, даже прибавил, что не надо думать о последствиях своей деятельности и что дело не в осуществлении идеала, а в том, чтобы к нему стремиться и непрестанно приближаться. И в этом он и его ученики коренным образом отличаются от политических коммунистов, которые, выработав программу социального преобразования, без устали и добросовестно работали и работают практически, чтобы осуществить свою программу, осуществить идеал социального равенства – и во многом уже добились этого осуществления. Тут – их отличие не только от «толстовцев», но и от всех теоретиков-идеалистов.

Замечательно говорит об этом выдающийся чешский философ и критик Франтишек-Ксаверий Шальда (1867–1937) в своей статье «Пятнадцать лет Советской России» («Salduv zapisnik», ч. V), перевод с чешского:

«Что может сказать о Советской власти такой человек, как я, который не является правоверным марксистом, хотя и был структуралистом другого направления? И многие-премногие, кто находится в таком же положении? Думаю, что какова бы ни была их теоретическая точка зрения, они не могут отказать в своем интересе к этому грандиозному эксперименту, подобного которому до сих пор не существовало. Удастся он или не удастся, будет иметь полный успех или только половинчатый, это никак не может уменьшить уважения к нему, уважения, обусловленного именно титанизмом его размаха. Ни за что на свете мы не должны желать, чтобы перестало быть то, что произошло; чтобы это завоевание человеческого духа вернулось к своему исходному пункту; чтобы было стерто все усилие последних пятнадцати лет, столь беременное будущим, как никакое другое доселе не только в русской, но и во всемирной истории. Наоборот: спиритуалист ли ты, или христианин, или идеалист, красней, что дело общественной справедливости вершится за границей на основе материалистической и атеистической и не подвигается дома, у тебя, на основах твоей идеологии, которую ты считаешь единственно правильной. Как это возможно, что эти твои хорошие идеологии совершенно недействительны в жизненной реальности? Что они годятся только для того, чтобы покрасоваться ими? Только для академической тихой пристани, безветренной, уютной? Нет, вам бы следовало попытаться принудить свои государства и народы не к борьбе с Россией, а к всемирному соревнованию с ней, по своим планам и идеологическим методам, чтобы они не оставались только на бумаге, а постарались обратиться в дело».

Шальда советует сделать своим соотечественникам то самое, что они делают теперь, после победоносной войны славянства против немцев, а именно: идя в ногу с Советским Союзом по пути социального прогресса, стремятся доказать, что и они способны стоять на высоте современного научно-политического миропонимания.

Обличения Шальды относятся и к тем, кто, как Толстой, внутри России считал, хотя бы и с лучшими намерениями, «единственно правильной» свою «хорошую», но «недействительную в жизненной реальности» идеологию.

Конечно, можно продолжать спорить – «по-интеллигентски» – с теорией Ленина, но практика его учения, сказавшаяся через 40 лет, опрокидывает спорщиков «вверх тормашками».

Большевики, – как хороший землекоп, – запустили глубоко лом, нажали изо всех сил на ручку и выворотили страшенный ком… И все начали строить по-новому. Хоть и дорого обошлось, а добились своего. Правда, и людской материал в их распоряжении был подходящий. Кажется, только русский народ, с его смелостью, верой в себя и способностью самоотречения, мог провести и осуществить столь грандиозный переворот.

* * *

Можно ли говорить об идеализме у коммунистов? Можно.

«Класс, имеющий силу в своих руках, класс, действительно в трудовом порядке изменяющий мир, всегда склонен к реализму, но он склонен также и к романтике».

К мечте. Но только это – не недостижимая фантастическая звезда, не утешающая химера. Это просто – самый план, самая советская пятилетка и дальнейшие сверхпятилетки.

Это – тот «практический идеализм», о великом наличии которого у материалистов говорил Энгельс в ответ на упреки противников марксизма в «узости и чрезмерной трезвости».

* * *