В стране чайных чашек

– Похоже, я все-таки за него не выйду, – сказала она, когда обе уже сидели за уроками.

– Разумеется, нет, – отозвалась Бита, не отрываясь от своей тетради.

– Я имею в виду принца, – уточнила Мина.

– А я думала – Джона Траволту.

– И за него тоже.

– Наверное, нет, – тихо согласилась Бита. – Они ведь живут в Америке, а ты – в Иране.

И они молча склонились над домашним заданием.

Этой ночью Мине приснилось, что она сидит на берегу моря с Джоном Траволтой и пьет чай. Совсем недалеко от них бултыхался в волнах наследный принц. Он размахивал руками и вопил, пытаясь привлечь к себе ее внимание, но Мина как ни в чем не бывало продолжала беседовать с Траволтой. Она слышала, как принц зовет на помощь и кричит что-то про акул и гигантских каракатиц, но не могла заставить себя подняться с шезлонга и шагнуть в воду. «Пусть тонет. Он – никчемный эгоистичный человек. И жадный к тому же», – сказал ей Джон Траволта, и Мина только кивнула в ответ. «Будь добра, налей мне еще чашечку чая», – попросил актер, и она потянулась к огромному горячему самовару, который стоял прямо на песке. Так они сидели – она и Джон, – глядя на далекий горизонт и потягивая горячий чай через зажатые в зубах кусочки колотого сахара. Время от времени Траволта закрывал глаза и, откинув голову назад, напевал строчку-другую из какой-нибудь своей песни, а Мина негромко декламировала Хафиза. Так продолжалось довольно долго, пока она не услышала сквозь сон голос Дарии, которая велела ей просыпаться и собираться в школу.

17. Танцевальный поезд

Все утро накануне вечеринки по случаю десятого дня рождения Мины Дария отвешивала и промывала рис и толкла шафран. Потом она вымачивала рис в воде, в которой был размешан порошок шафрана, с удовлетворением следя за тем, как становится оранжево-золотистым каждое зернышко. Парвиз забрался под обеденный стол в гостиной; он поставил туда корзинку для пикника, наполненную бутылками с вином и виски, и теперь прилаживал скатерть так, чтобы корзинки не было видно. К обеду пришла Меймени и принялась обжаривать лук. Зухра сидела с ней в кухне и, поминутно прикладывая ко лбу смоченный розовой водой платок, стонала и жаловалась, что работы осталось еще слишком много. Хуман и Кайвон вымели крыльцо и окатили ступеньки водой из шланга, а Мина чистила гранаты для фесенджана[19].

Настроение у нее было, однако, не совсем праздничным. Радость ей отравляла мысль о том, что в любую минуту Стражи Исламской революции могли услышать запрещенную западную музыку, ворваться в дом, найти спиртное и арестовать и ее родителей, и всех гостей. На папу наденут наручники и уведут (Дария наверняка упадет в обморок), Хумана и Кайвона заберут в участок и высекут кнутом, а она до утра просидит в пустом доме одинокая и несчастная. Стоило ей только подумать об этом, как слезы сами собой наворачивались на глаза и Мина принималась горячо молиться, чтобы басиджи не узнали про праздник и чтобы Саддам не выбрал сегодняшний вечер для очередного налета на город.

В подготовке дня рождения принимали участие множество людей. Соседи и родственники отдавали Дарие свои продовольственные талоны, чтобы она могла купить как можно больше мяса и яиц. Тетя Фируза, явившись в дом в своем просторном развевающемся рупуше, заявила с порога:

– Дария-джан, я привезла тебе свои керосиновые карточки, чтобы у тебя в доме было тепло. Как тебе известно, твой дядя Джафар не выносит, когда в доме слишком высокая температура, к тому же он уже недели три бредит рисовым пудингом. Аллах свидетель, я уже готова огреть его по голове сковородкой! Я говорила ему, что у нас мало молока…

– Ни слова больше, тетя! Прошу вас, возьмите мои талоны на молоко! – Дария потянулась к сумочке.

– Нет, нет, не возьму! Не обижай меня, у меня и в мыслях не было ничего такого. Я упомянула об этом просто потому, что… У тебя ведь двое мальчишек растут, да и Мине вот-вот исполнится десять. Нет, дорогая, я отдаю тебе весь наш керосин и не прошу ничего взамен.

– Тетя Фируза, пожалуйста! Умоляю вас, возьмите. Я не смогу спать по ночам, если не отблагодарю вас хоть чем-то за ваше внимание и щедрость!

Взаимные упрашивания и уговоры продолжались еще довольно долго, становясь все более напыщенными и многословными. Теперь-то Мина знала, что это не что иное, как иранский традиционный этикет – таароф, однако несколько лет назад она невольно поставила мать в неудобное положение. На каком-то семейном празднике хозяйка дома предложила Мине кусок пирога, и она недолго думая согласилась. Чуть позже Дария отвела ее в сторонку и объяснила, что, когда в гостях тебя чем-то угощают, соглашаться сразу ни в коем случае нельзя. Воспитанный человек, сказала она, должен принять угощение, только когда хозяин предложит его в третий раз.