В стране чайных чашек

Зухра нарезала пахлаву небольшими ромбиками, разложила на свадебный фарфор Дарии, проверила, украшено ли ароматизированное розовым маслом мороженое золотистыми волокнами шафрана. Потом она налила крепкий чай в похожие на песочные часы стаканы-камарбарики, и Мина, подперев голову руками, некоторое время вдыхала поднимавшийся от него душистый пар. Пока все шло хорошо: ни Стражей, ни Саддама. Если так будет и дальше, то после десерта можно будет открыть подарки.

Тетя Фируза пережевывала кусочек пахлавы и искоса посматривала на мистера Джонсона. Мина случайно слышала, как чуть раньше, в кухне, она сказала Дарие:

«За всеми нашими неприятностями стоят британцы. Ты сама знаешь – они очень любят лезть в дела других народов, но предпочитают действовать из-за кулис. Я не сомневаюсь, что это они помогли ЦРУ свергнуть наше единственное законное демократическое правительство в пятьдесят третьем году. Больше всего на свете британцы хотят, чтобы Иран лежал в руинах и они могли бы без помех прибрать к рукам нашу нефть. Вот чего они добиваются!»

С этими словами тетя Фируза едва не ткнула Дарие в лицо огурцом, который держала в руке. Дария отмахнулась и от огурца, и от тетиных теорий.

«Как вам не стыдно, хале́! Мистер Джонсон наш друг!»

Сейчас мистер Джонсон о чем-то шептался с Меймени и не замечал взглядов тети Фирузы. Меймени делала вид, будто нюхает что-то зажатое в своих изуродованных артритом ладонях, и Мина услышала, как она сказала по-английски что-то вроде «превосходная приправа». О чем рассказывает мистеру Джонсону бабушка, задумалась она. О том, как пахнет кумин? Кардамон? Розовые лепестки?.. Мистер Джонсон с серьезным видом кивал, потом тоже притворился, будто вдыхает аромат невидимой приправы из собственного кулака, и, изображая крайнюю степень восхищения, высоко поднял брови.

Это была крайне выразительная пантомима, однако сейчас Мину куда больше интересовали подарки. Ей очень хотелось добраться до них, пока не стало слишком поздно и мать не отправила ее в постель. И она тихонько потянула за блузку Дарию, которая, доверительно наклонившись к матери Лейлы и взяв ее за руки, что-то негромко говорила.

– Новые власти, – донесся до Мины ответ госпожи Агасси, – хотят издать закон, который запрещает женщинам-стоматологам лечить мужчин. То есть я больше не смогу лечить мужчинам зубы, потому что для этого мне придется заглядывать им в рот. Но почему? Да просто потому, что какие-то замшелые исламские теоретики сочли это безнравственным! Мол, тесные контакты между представителями противоположных полов ведут к безнравственности. Неужели они действительно считают, что меня заводят кровоточащие десны и кариесные зубы?

– Они просто больны, – ответила Дария. – Наши фундаменталисты видят секс буквально во всем. Мы вынуждены прикрывать лица и тела, чтобы они не слишком возбуждались. Во времена шаха, когда буквально все молодые женщины ходили в мини-юбках и без головных уборов, не было такой поголовной одержимости сексом.

– Не было, – согласилась мать Лейлы. – Хотя… Разве ты не помнишь наш последний год в университете? – Она хихикнула. – Помнишь наши прогулки с Бехзадом и Бахрамом?

Тут уже обе женщины громко рассмеялись – рассмеялись совсем по-девчоночьи, хотя Мина хорошо видела, что возле глаз у них уже появились тоненькие морщинки, которые не исчезли, даже когда они закончили смеяться и вернулись к стоявшему перед ними мороженому.

Внезапно ею овладел необъяснимый гнев. При шахе Дария и мать Лейлы носили мини-юбки и гуляли в холмах с парнями, но Мине не приходилось об этом даже мечтать. Ей это было запрещено под страхом ареста! Предсказание матери сбылось: после продолжительной дискуссии в правительстве (и протестов со стороны женщин и некоторых мужчин) закон об обязательном ношении хиджаба в общественных местах был все-таки введен, и теперь Мине было очень обидно сознавать, что она уже никогда не почувствует солнечное тепло на своих обнаженных ногах, никогда не сядет за одну парту с мальчишкой, как сидела ее мать, никогда не ощутит, как ласково шевелит волосы ветер.

Извинившись перед гостями (ее, впрочем, никто не слушал, но если бы она этого не сделала, Дария непременно сделала бы ей замечание), Мина встала из-за стола и отправилась в ванную комнату. Ей до смерти надоели разговоры о политике и визгливое хихиканье матери. Закрыв за собой дверь, Мина вскарабкалась на край ванны, чтобы открыть окно. Ворвавшийся в комнату прохладный ночной ветер принес с собой запахи жасмина и пыли. Парвиз все-таки включил музыку, и до нее доносились песни Гугуш – самой популярной в прежнем Иране певицы, которую нынешние власти объявили «гласом греха».

Мина мысленно повторяла за Гугуш слова, пока ее внимание не привлек какой-то шум. Она насторожилась. Сначала ей показалось, что это столкнулись два автомобиля, но потом Мина поняла, в чем дело. Взрыв. Это был взрыв. В открытое окно ей было видно ночное небо, в котором быстро росло оранжевое зарево.

Саддам.