В стране чайных чашек

Когда Мина вернулась, Дария уже убирала блюдечки из-под десерта, не переставая при этом болтать с матерью Лейлы. Тетя Фируза сидела за столом и ковыряла в зубах сложенной вдвое бумажкой. Лейла стояла, прислонившись плечом к стене, и беседовала с мистером Джонсоном, который по обыкновению грыз дужки очков. Потом он что-то сказал, и Лейла засмеялась. Кайвон и Хуман устроили в середине комнаты показательный спарринг по карате. Парвиз возле магнитофона спорил с дядей Джафаром, который упрямо совал ему в руки кассету, на которой крупными буквами было написано по-английски «Я останусь в живых», и твердил, что «эта песня непременно поднимет всем настроение».

– Нет, давай поставим «Танцующую королеву», – возражал Парвиз, крепко прижимая к груди свою кассету с записями АББА, разумеется тоже контрабандную. Заметив Мину, он показал на нее:

– Вот она, наша королева сегодняшнего вечера, и ей хочется танцевать.

Услышав эти слова, Кайвон и Хуман перестали размахивать ногами и, схватив Мину под локти, потащили ее к группе гостей, которые собрались на свободном пространстве в центре комнаты и приготовились танцевать. Мина знала, что уже через несколько секунд над городом раздастся тревожный вой сирен, предупреждающий о воздушном налете, и гостям придется все бросить, чтобы, спасаясь от бомбежки, как можно скорее спуститься в подвал. Подарки тоже придется открыть намного позже, может быть даже завтра, но пока у нее есть эти несколько секунд, она должна их использовать.

И как только зазвучала запрещенная музыка, Мина начала танцевать вместе с гостями. Она закидывала голову назад, поднимала над головой направленный в потолок палец, она раскачивалась и плавно скользила вместе со всеми, прислушиваясь к голосу американской певицы (в споре с Парвизом дядя Джафар одержал верх, и гости дружно подпевали Глории: «Я останусь в живых»).

На другой стороне комнаты Мина заметила мать. Уперев руки в бока, Дария двигалась скользящим балетным шагом, а за ней, держа друг друга сзади за бедра, точно так же двигались другие танцующие. Это было необычно и странно красиво, и к тому моменту, когда на улице, заглушая музыку, взвыла сирена, Мина, ее братья и даже Парвиз присоединились к хвосту танцующего «поезда». Все они следовали за Дарией, которая, не прерывая танца, направилась к ведущей в подвал лестнице.

18. 11:17

На следующее утро Меймени позвонила, чтобы сказать Мине – она очень рада, что день рождения ее внучки прошел так хорошо, что никого не ранило и не убило во время бомбежки, и что никого не арестовали. Потом она велела передать Дарие, что зайдет после полудня и поможет с уборкой. Но сначала, сказала Меймени, она поедет на рынок в центре и купит для своей маленькой… то есть нет – для своей большой десятилетней Мины-джан самые лучшие гранаты, которые только там найдутся.

Мина была очень рада – гранаты, которыми угощала ее Меймени, действительно были необыкновенными, однако она все же вспомнила о таарофе и сумела сказать, что она очень благодарна, но ей не хочется затруднять бабушку, к тому же путь туда и обратно не близкий, что бабушка устанет и прочее. Меймени, однако, настаивала, и Мина довольно быстро сдалась, сказав:

– Ну хорошо, Меймени-джан. Огромное тебе спасибо. Я буду очень рада.

А еще через день Парвиз сообщил бледной, заплаканной Дарие, что найденные им на рынке фрагменты тела определенно принадлежали Меймени. Он сказал, что уверен в этом, так как узнал ее одежду. Несколько позднее Хуман показал Мине газетную статью, в которой говорилось, что иракская авиационная бомба была сброшена на центральный рынок в одиннадцать часов и семнадцать минут. Даже для Саддама это было довольно рано.

В тот день Дария не промывала рис, не варила и не вымачивала в шафране. Хуман и Кайвон плакали по своим комнатам и даже забросили занятия карате. В течение сорока дней вся семья носила черное, и Мина невольно подумала, что Саддаму все-таки удалось отнять у них радость. Вместо нее в их жизнь вошло горе, которое принесла война. Мысленно Мина поклялась, что когда она вырастет, она сделает всё, чтобы прекратить любые войны. Или, по крайней мере, постарается, чтобы Иран никогда больше не воевал. Мина давно знала, что война – это боль и слезы, смерть и страдания. Она просто не представляла, что боль может быть такой мучительной, а страдания – такими глубокими.

19. «Хвосты отрубила ножом кривым…»

Хлеб, сыр, рис и кишмиш,
Саддам, Саддам, отчего ты дрожишь?
Иранцы тебя не хотят убивать,
А только усищи тебе оборвать!

Потные пальцы других девочек неприятно липли к ладоням Мины. После того как они все вместе пропели частушку против Саддама в седьмой раз, она перестала им нравиться, перестала быть частью перемены, превратившись просто в продолжение урока.