В стране чайных чашек

Остальные взрослые молча смотрели, как он обнял одной рукой Мину, а другой – Дарию. Первой опомнилась тетя Фируза. Не выпуская из руки промокший носовой платок, она начала хлопать в ладоши. Постепенно к ней присоединились и остальные: Лейла, ее дети, тетя Ники, дядя Джафар, многочисленные кузены, кузины и другие родственники, которые приехали встретить их, несмотря на ранний час. Дружные аплодисменты нарастали, становясь все громче, даже несмотря на то, что некоторым приходилось хлопать себя ладонью по бедру: ведь в одной руке они крепко держали стаканчики с традиционным иранским напитком – крепким ароматным чаем.

28. Малиновые фонарики

– Лабу́! Лабу́! – выкрикивал чей-то голос за окном, и Мина, открыв глаза, села на постели. В первые мгновения она никак не могла взять в толк, где находится. Потом ее взгляд упал на сшитое руками Меймени лоскутное одеяло, на свадебную фотографию родителей на ночном столике, на разбросанные по полу вышитые подушки темного бархата, и постепенно реальность просочилась в ее затуманенный сном мозг.

Она была в доме Меймени и Ага-хана.

Голос за окном продолжал свою однообразную песнь, которая была и знакомой, и незнакомой. Не сдержав любопытства, Мина соскочила на пол и подошла к окну. На улице она увидела сутулого старика в серой рубашке и черных брюках, который толкал вдоль тротуара тяжелую тележку на больших велосипедных колесах.

– Лабу́! Лабу́!

Неужели, подумала она, это тот же человек, который продавал вареную свеклу, когда она была еще маленькой?

– Пора вставать, пай шо́! – В спальню вошла Дария в лимонной блузке и белой юбке. Ее волосы были только что вымыты и уложены феном. – Одевайся, будем пить чай.

На завтрак были горячие лепешки-барбари, сыр фета и домашнее варенье из кислой вишни. (Сначала Мина подумала, что это варенье Меймени, но такого, конечно, быть не могло. Должно быть, это тетя Ники сварила его в конце лета для Ага-хана и закатала в банки.) И конечно – чай, горячий черный чай. Сам Ага-хан уже проснулся и слушал на кухне радио. У диктора был все тот же гулкий, распевный, выразительный голос, который был отличительной особенностью иранского радио столько времени, сколько Мина себя помнила, и ей легко было поверить, что у микрофона в студии сидит тот же самый человек, которого она слышала в детстве.

Теми же самыми в кухне Ага-хана были и часы, и красно-белые стулья, а на деревянных боках голубиных кормушек за окном все еще сохранялись бледные очертания цветов и рыб, которых Мина нарисовала много лет назад еще в той, другой жизни. Теми же самыми были столики, подушки и искусственные розы в стеклянной вазе, и только Меймени больше не было. Казалось, будто кухня была театральными подмостками, на которых кто-то расставил все положенные по сюжету декорации, но старая актриса задремала в гримерке и так и не вышла на сцену.

Когда Мина вошла, Дария стремительно перемещалась по кухне, хлопала дверцами шкафов и выдвигала ящики буфета, доставая блюдца, миски, ложки и десертные ножи. Ага-хан уже положил на лепешку немного варенья и теперь медленно жевал, продолжая внимательно слушать последние новости. За окном громко ворковали голуби, клюющие из кормушки хлебные крошки.

Мина осторожно отпила горячий чай. В этом доме, за этим столом он казался особенно вкусным, словно его заваривала сама Меймени.

– Лейла звонила, – бросила ей на лету Дария. – Вечером она придет к нам в гости.

Когда Мина уехала, ей было десять, а Лейле – девятнадцать. Сейчас ей было двадцать пять, а Лейле – тридцать четыре и она была взрослой замужней женщиной и матерью двоих детей. Работала она инженером.

– Даже не верится, что она все-таки вышла за мистера Джонсона, – сказала Мина.

– Ничего удивительного. Прекрасная партия, – заметил Ага-хан, но Мина хорошо помнила, как бабушка шептала в телефонную трубку: «Я кое-кого нашла для твоей Лейлы. Если все пойдет как я задумала, она сможет покинуть Иран еще до того, как ей исполнится двадцать, и она сможет учиться в Англии…»

– А почему они остались в Иране? – спросила она.

– Почему бы и нет? – отозвался Ага-хан.

– Если ты позавтракала, давай немного пройдемся, – сказала Дария. – И не забудь надеть рупуш.

Мина медленно шла по улице, держась в паре шагов позади деда и матери, которые, тесно прижавшись друг к другу, негромко беседовали о семейных делах, о соседях, о последних сплетнях и новостях. Дария крепко держалась за рукав отцовского твидового пиджака, порой помогая ему преодолеть высокий бордюр, порой – опираясь на его локоть, словно и впрямь нуждалась в его поддержке. Наверное, подумала Мина, мать мечтала об этой прогулке уже много лет.