В стране полумесяца (пер. Доброва)

Въ худшее мсто мы не могли прійти! Это было громадное зданіе. Мы поднимаемся и спускаемся по безконечнымъ лстницамъ, прежде чмъ дойти до магазина. Эта запутанная дорога меня просто смутила; мн кажется, мы пришли не въ тотъ этажъ. Здсь была масса прилавковъ и у каждаго стояли и сидли группы женщинъ съ закрытыми лицами, около нихъ стояли ихъ евнухи; он болтали между собою, хохотали и разсматривали товары. Къ намъ подходить какой-то человкъ съ подобострастнымъ видомъ и что-то бормочетъ; онъ образованъ, онъ хочетъ намъ представиться: «Абдулла! былъ въ Европ. Въ Америк на всемірной выставк. Говорю на всхъ языкахъ!» Это былъ еврей. «Если ты намъ сейчасъ же не достанешь турка, то теб не сдобровать. Я только что видлъ ножъ, который предназначенъ для тебя, для твоей шеи, для твоего сердца! думаю я. Ну и довольно! Мы хотимъ имть дло съ туркомъ!» говорю я вслухъ и держусь съ нимъ надменно. Еврей отступаетъ и добываетъ намъ турка. Турокъ намъ нравится; во-первыхъ онъ не можетъ съ нами разговаривать, а во-вторыхъ, онъ сынъ торговца и не выказываетъ никакого низкопоклонства. Онъ спокойно открываетъ шкафы и ящики и вынимаетъ оттуда драгоцнности. О ты, отжившій востокъ! Твой базаръ все-таки сказка! Я бросаюсь на диванъ и глаза мои разбгаются во вс стороны! Турокъ постепенно раскладываетъ на прилавки все больше и больше вещей. Опытъ научилъ его поражать насъ не сразу, что можетъ свести съ ума, но дйствовать на нашъ разсудокъ такъ, чтобъ мы постепенно дурли. Здсь имются всевозможныя вышивки: шелковыя ткани, вышитыя жемчугомъ, золотомъ, серебромъ, парча, дивныя матеріи со всего Востока! Здсь шелковыя матеріи изъ Индіи, равныхъ которымъ мы никогда не видали, матеріи тонкія, какъ паутина и плотныя какъ войлокъ, шарфы изъ Бенгаліи, плащи изъ перьевъ, пояса, осыпанные брилліантами, затканныя серебромъ вуали, подушки, вышитыя золотыми цвтами, скатерти, шали, пурпуровые бархатные плащи, осыпанные серебряными полумсяцами. Нкоторыя шелковыя матеріи пристаютъ къ рукамъ, другія такъ скользки, что ихъ едва ухватишь. Дв свтло-пунцовыя женскія сорочки — сорочки не отъ міра сего — такъ тонки, что, хотя он предназначены для взрослыхъ, ихъ можно умстить въ моей рук! Становишься совершенно безпомощнымъ и только спрашиваешь: «Для чего это?» «Это матерія для матраца!» «А это? Что это такое?» «Это матерія для матраца!» «А это? Что это такое?» «Это» иметъ нсколько метровъ въ длину, сплошь покрыто мелкимъ бисеромъ и украшено золотой каймой; «Это матерія для платья», отвчаетъ турокъ; «такъ»', говорю я. Теперь я совершено ошеломленъ и больше ни о чемъ не спрашиваю. Но, если я молчу — это не значитъ еще, что за нашимъ прилавкомъ спокойно. Наоборотъ. Моя спутница чувствуетъ себя въ своей сфер; она спрашиваетъ, ей отвчаютъ, драпировки вшаются на двери, чтобы ихъ выгодне показать, матеріи драпируются съ красивыми складками, на мою собственную шею примряются кружева, потому что я сижу беззащитный и безсловесный и не въ состояніи сопротивляться. Появляются двое слугъ съ мокка и съ сигаретками. Я не заставляю себя долго просить, освжаюсь тмъ и другимъ, чтобы быть опять въ состояніи принять на себя роль руководителя. Но уже слишкомъ поздно: на прилавк лежитъ порядочная куча купленныхъ вещей, а турокъ открываетъ все новыя полки и ящики — мошенникъ, онъ на сторон противника. «Я ухожу теперь!» говорю я и встаю съ дивана. «Подожди же еще немного! осталось только нсколько полокъ!» «Ты забываешь про булавку,» говорю я, такъ какъ булавки были все же гораздо дешевле. «Сегодня я уже не такъ увренъ, что никто ея не купитъ.» «Я отказываюсь отъ булавки», слдуетъ отвта. «Во всякомъ случа это довольно рдкая булавка», говорю я, стараясь соблазнить ее. Но меня больше не слушаютъ. Появляются все новые и новые ящики съ новыми чудесами. Пройдетъ цлая вчность, пока все это будетъ пересмотрно. «Я ухожу къ красивымъ дамамъ гарема и поболтаю съ ними немного!» говорю я. «Да, конечно, пойди; по крайней мр, ты намъ не будешь мшать… Вонъ та полка! Что это такое? Для манто? Держите выше! Еще выше! Такъ, такъ! Сколько это стоить?» Я отправляюсь къ дамамъ гарема. Если вуаль должна обязательно покрывать лицо турчанки, то я не могу, по крайней мр, пожаловаться на нее, думаю я. Она прозрачна какъ воздухъ. Но самое печальное во всемъ этомъ — это застнчивость турчанокъ! Не женщины, а евнухи смотрятъ на меня. Что за скверный обычай держать евнуховъ! Они ходятъ съ кнутами и бросаются на мужчинъ. А такъ какъ не знаешь языка то не имешь возможности заговорить съ ними и услать подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Вотъ они стоятъ и отнимаютъ у меня всякую надежду! Я приближаюсь къ одной красавиц и смотрю на нее. Она молода и жизнерадостна, прелестная бабенка! Вдругъ я слышу какой-то хрипъ и свирпый евнухъ нагибается въ сторону. Онъ бросаетъ на меня, молніеносные взоры и начинаетъ жевать челюстями. Нужно быть осторожнымъ! думаю я и удаляюсь. Я подхожу къ другой. Съ виду она безукоризненна; интересно было бы начать съ нею короткій, остроумный разговоръ! Она окружена евнухами и рабынями; значитъ, знатная дама, думаю я, нужно примнить знаніе французскаго языка. Въ отвтъ на мои слова послдовалъ ревъ, и евнухъ изо всей силы ударилъ кнутомъ по прилавку. Онъ вращалъ зрачками, какъ безумный. А красавица, что сдлала она? Вскочила, чтобъ защитить меня своимъ собственнымъ тломъ, закричала: прежде чмъ пролить его кровь, пролей мою? Ничего подобнаго! Пальцемъ не пошевельнула! Она слегка вздрогнула, когда евнухъ ударилъ кнутомъ, но попрежнему продолжала болтать и разсматривать товары. Тогда я ее покинулъ. Если я ничего не значу, то мн здсь нечего и длать! Я пошелъ спасаться на свой диванъ и, вернувшись туда, оглянулся: неудачная аттака, никакой капитуляціи! Турчанки не годятся для этого. Он могутъ сидть часами на одномъ мст и осматривать мишуру, блестки и всякую дрянь, он не развиваютъ своего ума остроумными разговорами. Потому он и превращаются въ ничтожныхъ людей — он смются надъ пустяками, украшаютъ своихъ дтей цвтами. Опечаленный, я протягиваю руки къ обимъ красавицамъ и говорю: «Я бы взялъ васъ съ собою въ Европу, научилъ бы васъ играть на рояли, писать романы, требовать права голоса! Но вы предпочитаете терять время на базарахъ, вмсто того, чтобы занять должность въ контор или руководить школой; понимаете ли вы разницу? Вы лежите, ничего не длая, на своихъ диванахъ и приказываете приводить себ цыганъ съ улицы, чтобы они вамъ что-нибудь протанцовали! Есть ли въ этомъ смыслъ? О вы, смуглыя одалиски, вы доведете Турцію до разоренія! Вы дойдете до того, что не сможете быть матерями! Вы больше не будете на это годиться, такъ какъ не дорожите своимъ человческимъ достоинствомъ и бгаете съ мшечками золота въ карман, чтобы бросать ихъ въ лицо нахальнымъ эффенди! Вы занимаетесь всякой ерундой и скользите на конькахъ по всему отечеству! Смуглыя одалиски, вы разорите свое отечество…»