В связке

Вообще-то он мне не очень нравится, он разговаривает со мной как будто мне четыре года и я из другой страны. О маме говорит в нос «твоя манман». А прозвища, которыми он называет ее, я даже повторить не могу, так они меня бесят. Всякие «зайки» и «кисоньки», примитивно и дебильно. И эта его гнусавость, как будто у него всегда насморк. Но ничего подобного. Он, бедняга, отоларинголог. От этого мне еще противнее. Он целыми днями ковыряется в носах, и мне хочется умереть, когда он входит ко мне в комнату и предлагает сыграть с ним в «Скрэмбль» и «Монмон». Я дуюсь и все рассказываю Монджо. Через некоторое время Эмерику надоедает мое отношение, и мама просит меня постараться ради нее. Я пытаюсь, но не получается. Тут и Монджо с маминой подачи начинает уговаривать меня быть вежливой, то есть говорить не только «здравствуйте» и «до свидания».

– Не так часто твоей маме выпадают маленькие радости, – ухмыляется он. А потом смеется по-настоящему. Он, конечно, пошутил. Он не стал бы издеваться над мамой.

Постепенно я привыкаю к присутствию Эмерика, который обычно остается ночевать в выходные. Он старше мамы и хорошо к ней относится. Я говорю об этом Монджо, а он почему-то начинает психовать.

– А я, что ли, плохо?

Не понимаю, какая муха его укусила. Он вне себя, сидит у нас в гостиной, потому что забирал меня из коллежа и теперь ждет со мной маму.

– Вот как? – повторяет он. – Эмерик, значит, хороший? Что ж, тем лучше для тебя!

Он раздул этот пустяк до гигантских размеров. Вскакивает и, красный от гнева, начинает кружить по гостиной.

– Значит, вот чего я заслуживаю? После всего, что для тебя сделал?

Я защищаюсь как могу, прости, Монджо, я же просто сказала, что он хороший. Только и всего! Слышу, как говорю:

– Прости, Монджо, «хороший» – это просто комплимент, он ничего не значит, не принимай на свой счет.

Чем больше я извиняюсь, тем сильнее он злится, и когда мне звонит Жанна – она теперь в другой школе, и мы часто общаемся по телефону, – я обрываю разговор, обещаю перезвонить, но так и не перезваниваю. Она переехала на Юг. Мы пообещали не теряться, но после Эмерика Монджо набросился на нее:

– А Жанна? Она тоже хорошая? Будешь мне рассказывать, что она просто хорошая, да? И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ну-ка говори, что вы делаете, когда остаетесь вдвоем?

На глазах у меня слезы, мне страшно. Я не знаю, кто в моей голове подталкивает меня в комнату, под кровать. Я приношу Монджо коробку с папиными мешалками, чтобы его успокоить. Он видит ее и говорит:

– О, Анна, ты бы их все выбросила ради меня?

Голос его смягчается, взгляд становится нежным. Он подходит ко мне, берет коробку, которую я несу перед собой, как именинный торт. Спрашивает, в котором часу вернется мама. У нас есть час. Мы идем успокаивать его ко мне в комнату.

Жанне я не перезвонила. Ни тогда, ни на следующей неделе. Когда звонит она, я не беру трубку. Если Монджо разозлится, я не вынесу. Я не слушаю ее голосовых, не читаю сообщений. А потом и вовсе ее блокирую. Контакт заблокирован. Я убеждаю себя, что она для меня слишком маленькая. Я теряю подругу. И все связанные с ней воспоминания. То же и с папой. Ревность Монджо заставляет меня его забывать. Лучше я буду ладить с Монджо, чем поддерживать фальшивые отношения с папой. И я отдаляюсь от него. Нарочно не отвечаю, когда он мне звонит, а маме вру, что мы поговорили. Ей-то он все равно никогда не звонит. Слишком боится упреков, хотя с ее стороны их и не было. Ладно, проехали. Я устраиваю свою жизнь так, чтобы у Монджо не было повода на меня напасть.

У нас снова мир, и наша чудесная связь крепнет. Я выигрываю несколько соревнований, но на скалодроме мне больше неинтересно. Я хочу на скалы. Монджо отвозит меня, я совершенствуюсь. Прошу прощения, он меня совершенствует. В любую свободную минуту я тренируюсь на скалодроме. Мне уже нет нужды ходить на общие тренировки, но я хожу, чтобы увидеться с ним. Мне плохо, если я не вижу его больше одного дня. Сильнее всего я скучаю по его запаху и по его взгляду. Я имею в виду не тот взгляд, которым он на меня смотрит, а тот, который говорит мне, все ли в порядке, правильно я поступила или нет. Неправильно? В чем оплошала?

С Эмериком я заигрываю, не могу удержаться. Он такой смешной, когда старается на меня не смотреть. Стоит мне пройти через гостиную в полотенце, как он сразу смотрит на свои ботинки. Мама советует мне что-нибудь накинуть, но не поэтому: холод, сквозняки, босые ножки. Однажды я подслушала, как Эмерик говорил ей, что хорошо бы ей убедить меня одеваться при нем прилично, ему очень неловко, когда девочка-подросток ходит перед ним в одном белье, и он не хочет «проблем». Но мама смеется ему в лицо:

– Каких еще проблем?