В связке

Я могла бы побарабанить в дверь. Подсобка ведь на одном этаже с раздевалкой, и кто-нибудь в коридоре точно услышал бы мой крик, но Монджо знает, что я ни за что этого не сделаю, потому что, если сделаю, что скажут в клубе? А Монджо, что будет с ним, если узнают, что он запирает меня в подсобке, чтобы, как он говорит, разогреть, ведь перед этим всегда лучше немного подождать? Мне кажется, ему не нравится, что я расту. Мое взрослое тело, как он сам говорит, ему противно, поэтому он и погружает подсобку в темноту, чтобы ощутить мое прежнее тело. Вот только мой запах тоже кажется ему неприятным. Раньше от меня пахло лучше. Раньше все было лучше. Теперь я потею, и он морщит нос.

– Твоя мать могла бы купить тебе дезодорант! – восклицает он раздраженно, а потом притворно смеется. Но даже в темноте, даже без головы я отлично слышу, когда он притворяется.

Однажды я сижу в подсобке и думаю о папе, который, уезжая в Америку, сказал звонить ему в любой момент, если понадобится, само собой. СА-МО-СО-БОЙ. Я думаю о маме, думаю обо всем, кроме двери, в которую могла бы побарабанить. Мой телефон при мне, ведь Монджо уверен, что я не буду никому звонить, потому что он просил не звонить. Я отправляю папе сообщение, и мы начинаем переписываться. «Моя дорогая Лили, как ты поживаешь?», «Мой милый папочка, все супер», «Я скоро приеду во Францию, съездим куда-нибудь вдвоем?», «Конечно, папочка, а когда?», «Точно не знаю, но скоро, как дела в школе?», «В коллеже, пап. Все супер. Как у тебя на работе? Ты по мне скучаешь?», «Тоже супер, Лили». «Целую, папа, я тебя люблю», «Целую, Лили, I love you». Я прячу телефон, чтобы Монджо не догадался, что я им пользовалась, измены он не перенесет. На прошлой неделе он рассказал мне о своем трудном детстве, раньше он никогда о своем детстве не рассказывал. Его наставником был дядя. Когда Монджо вырос, дядя его бросил, и Монджо было очень одиноко. Он страшно переживал, что его вот так отвергли. Он хотел верности, потому что этот дядя был его любовью с большой буквы Л, объяснил он мне. Я почувствовала, что из меня что-то течет. Я была одета и ничего не сказала. Что-то текло, но не как обычно. Не Монджо в жидком виде, а что-то другое. Я догадалась, что это месячные, но ничего не сказала.

Увидев на трусах пятно крови, я поняла, что мне конец. С тех пор я исхитряюсь встречаться с Монджо, только когда их нет. Некоторое время назад он попросил меня сказать ему, когда они начнутся. Но я знаю, что, если скажу, он меня возненавидит. Лучше скрыть, что я теперь могу стать матерью. Что бы он сделал, если бы узнал, он ведь так любит детей? Анна – не женщина, объяснил он мне. «Анна – моя вечная любовь. Пока не растет».

Я в подсобке. Темно. Слышу мужской смех в раздевалке. Может, это друзья Монджо, те, которых он обещал привести, чтобы меня раскрепостить. Я хочу отвинтить голову и положить на стол, но на этот раз она не поддается. Я не шевелюсь. Не дышу. Голова не отвинчивается. Как будто хочет все видеть. И я раздваиваюсь. Как будто держу на коленях ребенка: себя. Я в младшей группе «Коал». Сегодня среда. Часа четыре. Мне снова восемь, скоро придет Монджо, и моя жизнь уже кончилась.

24

Эмили выслушала меня до конца. Я выложила ей все. Мне нужно было рассказать все по порядку. Я уверена, что в хронологии есть что-то важное. Важно, просто необходимо описать дружбу, живую, утешительную, окрепшую после ухода папы. Эмили часто перебивает меня, спрашивает, зачем я рассказываю ей эти подробности, потому что не понимает, в чем проблема. Если, конечно, не считать ухода папы, понятно, что я переживала, но тогда мне было восемь, а теперь пятнадцать.

– Тебе только теперь по-настоящему больно? – спрашивает она. – Это из-за того, что родители развелись? Или из-за чего-то еще?

Она сыплет вопросами, я отвечаю:

– Подожди, дойду.

Подробно описываю, каким был Монджо, подарки, сумочку с блестками и блеск для губ, форму для скалолазания с белыми хлопковыми трусиками, а она, кажется, не хочет понять и говорит:

– Ты мне, что ли, просто рассказываешь, какой Монджо классный?

Она его знает, часто встречала. Мы с Эмили знакомы с шестого класса. Она заменила мне Жанну, но я никогда не говорила этого Монджо, чтобы он не запретил мне с ней дружить. Я даже маме стараюсь о ней не говорить, чтобы она не ляпнула чего-нибудь при Монджо. Эмили – просто случайная подружка.

Я все рассказала. Она долго молчала. Потом спросила, не хочу ли я поговорить с ее мамой. Ее мамой? Зачем? У меня есть своя мама! Эмили не сдалась.

– Я сейчас поговорю с мамой, и мы тебе перезвоним, ладно?

Голос у нее без всякого выражения. Сначала она говорила о Томе, не могла удержаться, но потом, довольно скоро, изъявила желание встретиться наедине, чтобы поговорить о том, что у меня происходит, потому что я веду себя очень странно.

– Алиса, помнишь, мы однажды пообещали друг другу рассказать, если что-то случится?

Тогда я ответила:

– А если случилось что-то ужасное и я тебе не рассказывала, потому что это случилось еще до того, как мы познакомились?