В свободном падении

Думаю, ты знаешь, что мне в последнее время много всего неприятного пришлось пережить. На вид все хорошо: я хожу на работу, улыбаюсь, мы шутим, переписываемся, ходим на собрания, и то, и это, и еще много всего, но вот чего никто не видит, так это то, что каждый день, в этом кабинете, перед этими детьми я задыхаюсь. Я будто взбираюсь на гору, а кислорода все меньше, и я вот-вот потеряю сознание. Даже самые банальные вещи даются с огромным трудом – стольких сил стоит просто встать с кровати, что я порой не знаю, доживу ли до вечера. А ночью не могу уснуть от мыслей, как же пережить следующий день. Все стороны моей жизни страдают: работа, дружба, любовь, семья, причем до такой степени, что иногда я не могу даже написать письмо или ответить на звонок, или просто находиться в кругу людей. Я не знаю, что со мной, не знаю, как так вышло, я ничего не понимаю, но ненавижу это и хочу, чтобы это закончилось.

Сейчас я сижу и пишу тебе, плача у себя в кабинете, потому что уже не могу это выносить. И да, именно поэтому я не стал здороваться. Порой я не совсем понимаю, что делать. Порой я вообще ничего не хочу делать. И так происходит все чаще. Я бы не стал зацикливаться на этом и просто жил дальше, как обычно, но мне так только хуже. Надо во всем разобраться. Честно говоря, я нашел способ. И я разберусь со всем раз и навсегда.

Я перечитал сообщение несколько раз.

CTRL+A.

Пальцы дрожали над Backspace, слезы лились на клавиатуру.

Глава 30 Гарлем, Нью-Йорк; 8.03

Майкл просыпается от шума дорожных работ и звука клаксонов. В глаза бьет солнечный свет, веки изнутри светятся оранжевым. Он лежит на кровати Белль. Повсюду ее аромат, даже на нем, как будто Майкла окунули в купель ее запаха. Он тянется к другой половине кровати и вспоминает, что там пусто. Он смутно видел, как она одевалась утром в летящую шелковую накидку, распустив буйные кудри, наблюдал ее превращение из богини в простого человека, в одну из многих. Она подошла посмотреть на него, возвышаясь над кроватью, как потустороннее видение, а потом исчезла.

Ночь помнится смутно, но он видит; видит только ее, ее образ, как на картине эпохи Возрождения: лежащей в постели в ворохе уже не чистых простыней. Ночь помнится смутно, кроме той секунды, когда она пробудила в нем чувства жаром своего касания, мелодией голоса, пристальным взглядом, когда он вставал перед ней на колени, когда накрывал ее, словно ночное небо землю. Белль. Вот бы время остановилось. Или вовсе исчезло, или замерло в том моменте, чтобы перематывать его снова и снова, и снова.

Майкл снова просыпается, он утопает в кровати: тело, как бревнышко, влекомое водой, готовое разбиться в щепки. После долгой ванны Майкл одевается и готовит завтрак. Ест, садится на диван в гостиной и ждет. Он воображает, как они поменяются ролями: она войдет и скажет: «Милый, я дома», – а он ринется встречать ее, спрашивая, как прошел день, и говоря, что ужин скоро приготовится. Он был бы совсем не против.

Майкл берет с полки первую попавшуюся книгу. Замечает еще несколько, знакомых по студенческим годам. Странное было время. Пока другие гуляли и спали с девчонками, он сидел в комнате, глядел в потолок и думал о бессмысленности бытия. За три года в университете он понравился лишь одной девушке, да и то быстро от нее устал. Она постоянно заходила проведать его, в основном потому, что он месяцами не вылезал из кровати и пропускал лекции. Майкл и имени ее не помнит, только то, что оно было обычным. Стефани или Тиффани – имя, которое обрекало себя на небытие.