В тени баньяна

Тетя Индия, не веря во внезапную набожность мужа, смотрела на него с тревогой, как на сумасшедшего. На ее глазах балагур и весельчак превратился в серьезного, молчаливого философа, каким всегда был папа.

Вмешалась Тата, с ее прагматизмом и одновременно детской наивностью.

– Взывать следует не к богам, Арун. Поговори с камапхибалями. Объясни, кто мы на самом деле. Вдруг мы еще можем воссоединиться с ним.

Бабушка-королева, наблюдавшая за разговором из своего угла, горько вздохнула и пробормотала:

– Жестокая ирония материнства – пережить собственных детей.

И проблеск сознания в ее глазах померк так же внезапно, как вспыхнул, подчиняясь какой-то неведомой логике. В комнате воцарилась гробовая тишина.

У Большого Дяди на глаза навернулись слезы. Улыбнувшись, он заставил их отступить.

Позже я увидела его за школой. Дядя рыдал, закрыв лицо руками.

Постепенно жизнь если не наладилась, то хотя бы вошла в привычное русло. Прежняя группа камапхибалей отправилась в другие районы – пополнять свои ряды «новобранцами» из числа образованных людей, и ей на смену пришла новая, состоявшая в основном из местных крестьян. С их появлением в нашей жизни воцарилось некое подобие порядка.

Они подыскивали людям крышу над головой: желающие жить в городе могли подселиться к местным или занять пустовавшие дома семей, вывезенных из Ролокмеаха. Первыми устроили тех, кто спал под открытым небом, а также – об этом не говорили открыто, однако все знали – тех, кто подкупил кого-то из влиятельных горожан. Одна семья получила хижину в обмен на часы, другая – деревянный дом за традиционный женский пояс из чистого золота. Чем желтее золото, тем больше оно ценилось у местных крестьян и тем более просторный дом за него давали. Прошел слух, что жена одного из камапхибалей за такой же пояс предлагает виллу, которая «досталась ей по наследству» от китайского торговца, высланного из страны.

Узнав об этом, Тата напомнила Большому Дяде: у нас ведь есть золото, много золота. Что, если нам обменять один или два таких пояса на более подходящее жилье? Большой Дядя ответил, что ничему и никому нельзя верить – ни слухам, ни местным жителям. Достаточно посмотреть на камапхибалей – то одни, то другие. Сегодня нам дадут дом, а завтра выселят. И после долгих обсуждений мы решили остаться в храме, а главное – не привлекать к себе внимания.

Солдатам мы сказали, что раньше были крестьянами, выращивали манго, и больше они не приходили к нам. Так или иначе, ложь сработала, подарив нам возможность хотя бы какое-то время спокойно пожить в школе, которая, по словам Большого Дяди, куда более надежное укрытие, чем дом в городе, где за нами постоянно следили бы солдаты Революции и камапхибали с их коварными родственниками.

Однако я чувствовала, что истинная причина, по которой мы не покидаем храм, в другом: мы не могли расстаться с местом, где последний раз видели папу, где земля хранила память о его шагах, в шелесте деревьев слышались его вздохи, а пруд дышал его безмятежностью. Здесь мы могли оставаться рядом с ним. Как бы мы ни хотели освободить папину душу, отпустив ее в невидимые миры на поиски нового пристанища, мы были к этому не готовы. А вдруг он еще здесь, среди нас, хотя бы даже и стал призраком, эхом, тенью? Мы цеплялись за эту мысль, потому что отпустить его означало бы оставить надежду, ввергнуть себя в полное, безвозвратное отчаяние.

Люди уходили в город, чтобы начать новую жизнь, а мы продолжали укрываться в храме и вместо того, чтобы потратить наше золото на чужое, лишенное домашних духов жилище, обменивали его на еду. За ожерелье нам дали наволочку риса – неплохую добавку к порциям, которые мы время от времени получали от Организации. За пару сережек – кусок пальмового сахара, его мы берегли и только иногда в качестве лакомства отрезали немного для Бабушки-королевы или Раданы и малышей. За браслет – кусок говядины, который мама и тетя Индия, засолив и высушив на солнце, поделили на части, так что нам хватило на целую неделю.

Отныне каждый, где бы он ни жил – в храме или в городе, – обязан был работать. Большой Дядя каждое утро вместе с другими мужчинами уходил рыть оросительные каналы, чтобы болото, которое после дождей вышло из берегов, питало водой дальние поля. Мама и тетя Индия собирали саженцы риса вдоль рек или на холмах, приносили их крестьянам, а те пересаживали на вспаханные поля. Тата – мама убедила камапхибалей, что у тети слабое здоровье, – и я – из-за своей хромоты – оставались в храме и присматривали за Бабушкой-королевой, близнецами и Раданой. Мне тоже хотелось выбраться куда-нибудь, однако нашей обязанностью было заботиться о стариках и детях, пока остальные работают. Каждый должен приносить пользу Революции, говорили камапхибали.