В тени шелковицы

— Пошли ей телеграмму. Пусть и она приедет, — не поддавался на мои увещевания дед.

— Если бы я позвал ее, она, верно, поехала бы со мной. А теперь писать уже поздно, знаете ведь, как это бывает перед пасхой. В следующий раз мы заявимся вместе и будем жить, пока вы нас не выгоните, — сказал я весело и решил, что именно так и сделаю.

— В следующий раз… в следующий раз, — с упреком повторял дедушка. — Кто знает, будет ли еще следующий раз?.. Ну ладно, я вернусь, — сказал дедушка и сунул мне свой чемоданчик. — Если нас кто встретит, скажи, что это твой. Его еще никто не видел.

Я кивнул.

Дедушка глядел на юго-запад. Я посмотрел в ту же сторону. Увидел островерхую крышу костела, берег за костелом и на берегу кладбище. За кладбищем — поля, рощи, потом снова деревня, в ней — костел, кладбище… Поля, рощи, деревни, костелы, кладбища.

Дедушка смотрел на юго-запад, но костела, скорее всего, и не видел.

— Там уже сеют яровые. Может, уже и отсеялись: на прошлой неделе распогодилось, — начал снова дедушка. — А озимые там, гоп-гоп и по колено. Помнишь, как ты свалился под вал? До сих пор не пойму, как ты жив остался и невредим, — предался воспоминаниям дед.

— Просто валом меня, наверно, подталкивало вперед и потом отбросило в сторону, а вовсе не переехало, — сказал я и тоже вспомнил о весенних работах, о поле, о нашей равнине.

— А мне кажется, переехал. Ондриш сам видел, я же помню его: стоит бледный, в углу рта погасшая сигарета, показывает на нашу полосу и едва губами шевелит: «Переехало, ей-богу его переехало!» А ты уже выбрался и шагаешь как ни в чем не бывало, держишь вожжи и украдкой через плечо посматриваешь по сторонам, не заметил ли кто. Ондриш все сам видел, так что ты помалкивай, — доказывал дедушка.

— Да он ошибся.

— А вот и нет.

— Может, он тогда выпивши был, — сказал я.

— Выпить-то он мог, да зрение еще не успел потерять.

— А вы его спросите, когда встретите. Может, он теперь что другое скажет.

— Да как я его спрошу, — опечалился старик.

— А когда спуститесь вниз.

— Он в земле уже третью весну, — ответил мне дед.

— И он?

— И он… и он тоже, — повторил дедушка почти со злостью.

— А дом еще стоит? — спросил я.

— Чего ж ему не стоять? Разве я его только для себя ставил? И внуков твоих еще переживет… Тут мне написали из национального комитета, что поселили в доме каких-то молодоженов. Надо мне посмотреть, что за люди.

— Потребуйте с них деньги. Не бесплатно же они будут жить. А вам кое-какие деньги пригодятся.

— Зачем мне деньги? Если люди хорошие, пускай себе живут на здоровье.

— Бесплатно? Нет, вы спросите у них деньги, и пусть они отдадут их вам лично. По почте нечего посылать, пропадут, пожалуй, — говорил я, имея в виду совершенно определенных людей.

— Это меня-то, думаешь, обмануть можно? Нет! Ты ошибаешься, — протестовал дедушка. — Если я отдаю, так отдаю добровольно, вот, — поглядел он на меня с упреком. — Если захочу, так отдам, а не захочу, не отдам, — бурчал он себе под нос.

— Пошли потихоньку, — предложил я, мне показалось, что дедушка медлит с возвращением.

— А болотистый луг за вербами высушили. Ты б и не узнал этих мест. А какая кукуруза там в прошлом году уродилась! И как только нам в голову это не приходило — такая добрая земля! Сначала на лугу прорыли канавки, машина их быстро делает, потом уложили трубы. Это, конечно, удовольствие дорогое, и не знаю, решился бы я на такое дело или нет, — сказал дедушка и, опираясь на палку, зашагал к дому.

Мы шли медленно по тропинке, и, по правде говоря, мне не хотелось идти туда, куда мы шли. Лучше бы нам с дедушкой остаться здесь, на речке. Мы бы вдоволь наговорились, и никто из семьи не совал бы нос в наш разговор. Дедушка сдержанно, по-мужски пожаловался бы мне на свое житье-бытье, да и мне хотелось бы выговориться, ведь причин у меня было более чем достаточно. И не пришлось бы мне видеть людей, на лицах которых сразу же после моего прихода читался вопрос, когда я уйду. И не хотелось мне выслушивать любезности, от которых за километр отдавало фальшью. Давненько уже я заметил, что кое-кто из этих людей своим показным вниманием лишь прикрывает самую обыкновенную зависть. И в чем мне можно завидовать, часто задумывался я. Эти люди видят меня подавленным тысячами забот, чуть ли не на коленях под их бременем, и все равно завидуют. Завидуют человеку просто потому, что он родился на свет божий.

Я охотно побыл бы с дедушкой наедине. А потом, под вечер, я проводил бы его до задней калитки, вытащил бы из портфеля бутылку вина и блок сигарет и, несмотря на протесты деда, сунул бы ему все это под мышку, пожал бы ему крепко руку и поспешил в обратный путь.

Так было бы всего разумнее, но сейчас я не мог этого сделать. Ведь дедушка возвратился с дороги только ради меня, и кто знает, когда ему снова удастся ускользнуть из плена. Ему сейчас нелегко вернуться назад. Я знал, что значила для него дорога на юго-запад.

Мы шли вдоль реки.