В тени шелковицы

— Вернулся, стало быть, все-таки опять вернулся… — сказал старый Решетар и задумался.

Штевица не принадлежал к исконным колонистам, он обосновался на юге только после второй мировой войны, явился, так сказать, на готовенькое. Наверное, и поэтому большинство старожилов чуралось его. Не то чтоб явно или вызывающе — пожалуй, лишь холодной сдержанностью или красноречивым молчанием они проявляли свое отношение. Только с самого начала между пришельцем и ними возникло скрытое напряжение, в любую минуту грозящее перейти в конфликт.

Уже в первом его появлении в здешних краях было что-то непомерно кичливое, сомнительное, сразу заронившее искру недоверия, которое и впоследствии заставляло их держаться настороже.

Они возвращались сюда тихо и скромно. Почти все возвращались на юг в первых же числах апреля, едва лишь фронт перевалил за Понитрье. Полные тревожных предчувствий, догадываясь и все же в глубине души сопротивляясь своим догадкам о нанесенном ущербе всему тому, что они оставили тут шесть лет назад. Добирались на велосипедах и пешком, иногда их подвозили за табак, сливовицу или даром солдаты тыловых войск, кое-где подсаживали к себе редкие возчики, которые, презрев опасность, пробирались кружными дорогами по своим неотложным делам.

Шли в одиночку и группами вдоль реки по течению, шли, ничего не соображая, пока не пришли к развалинам моста, который в последнюю минуту взорвали отступающие немецкие войска. Там, на берегу реки, слишком глубокой и широкой, чтобы ее можно было перейти вброд или переплыть, почти рукой подать до своих усадеб, они остановились. По мере того как убывал день, к развалинам моста прибывали все новые изгнанники. Путь им преградила речная стихия — холодная, мутная вода, неприветная, бурливая, полная решимости не пропустить их.

Давние знакомые, не видевшие друг друга шесть с лишнем лет, поздоровались просто, без долгих слов и тотчас включились в работу, помогая саперам сооружать временный мост.

День угасал, когда они переправились по мосту на другой берег. В тот вечер дальше не пошли. Вблизи воинских палаток разложили костры, вытащили из котомок хлеб, сало, головки лука и немного самогону, у кого что осталось, поели и немного вздремнули, чтобы, едва развиднеется, быстренько погасить огонь и отправиться в путь.

Когда они в спешке уходили из этих мест, прихватив только мешки с первыми попавшимися под руку вещами, здесь оставались хозяйства, которые после нескольких лет каторжного труда и нещадного самоотречения начали воздавать за вложенные в них жертвы. Они шли обратно, вполне понимая, что, если захватчик не может удержать занятую территорию, он сделает все, чтобы разорить ее дотла. Что еще ожидали они увидеть, как не разграбленные дома, искореженный сельскохозяйственный инвентарь, засыпанные колодцы, вырубленные фруктовые сады. И все-таки, когда увидели это своими глазами, им стоило большого труда сохранить хладнокровие и подавить в себе зверя, взывающего к отмщению. К отмщению, которое вряд ли могло настигнуть истинных виновников.

Душевное равновесие им вернула земля. Да, она осталась тут. Обезображенная, неухоженная, изрытая снарядами и тем не менее та же самая, какой они покинули ее, ничуть не хуже и даже еще более желанная, чем прежде, она воскрешала в людях надежду и неизменное стремление начать все сызнова.

В начале лета вернулись и мораване. Без предварительного уведомления все три семьи вернулись в один и тот же день. Их привезли на грузовых развалюхах-фордах какие-то частные предприниматели из Брно.

Синие фасады трех строений на краю поселка были заметны издалека. И когда первый форд надсадно закашлял и отказал метрах в ста от цели, старший из хозяев, Млейнек, уже был не в силах сидеть на месте и ждать. Он выскочил из кабины и побежал вдоль дороги, не обращая внимания на приветствия соседей, и остановился только перед сводчатым входом своего дома.

А за хозяином, сначала робко, а потом уже без всякого стеснения, последовали и остальные мораване. Мужчины, женщины, дети бежали по дороге, и никому, кто это видел, не приходило в голову засмеяться, никто не удивлялся, потому что все совсем недавно сами испытали на себе действие той силы, которая заставила новоприбывших пуститься бегом по дороге.

Лето подходило к концу, гуси подобрали все что можно в скудном жнивье, а дом в центре села все еще ждал своего хозяина. Бабчаны не возвращались.

Если в поселке каждая семья была связана родством по крайней мере с одной-двумя другими семьями, то у Бабчанов в отличие от остальных в поселке родственников не было. Все, как правило, эвакуировались группами по родству, Бабчаны же уезжали из села одни, и вдобавок последними, и потому никто не знал толком, куда они, собственно, направились.

После возвращения соседи позаботились об усадьбе Бабчана. Выкосили на пространном дворе траву, окна с выбитыми стеклами заложили досками, подняли вывороченный забор из штакетника и укрепили его новыми столбами, плотно затворили деревянные ворота. Но Бабчановы поля остались в тот год необработанными.