В тени шелковицы

Заезжать, не заезжать? Уже много раз я задавал себе этот вопрос, но всегда увиливал от ответа. Каждый раз я малодушно откладывал решение на будущее. Не сегодня, после, потом, я еще не готов к этому, у меня еще нет сил для этого, говорил я себе. Пусть мне послужит оправданием то, что я слишком хорошо себя знал и полностью отдавал отчет, что значила бы подобная, хоть и недолгая, остановка в моем бывшем доме. Это был бы, собственно, первый, но, скорее всего, решающий шаг к окончательному возвращению. Вернуться после того, что было, — в таком случае вернуться — это все равно что плюнуть себе в душу! Вернуться — значит пойти на компромисс, на первый крупный компромисс с собственными принципами. Первый компромисс, за ним последуют другие, компромиссы со всем и со всеми, и вот ты такой же, как те, кого презираешь всей душой… А зачем, во имя чего? Чтобы у твоих детей было счастливое детство, подсказал мне внутренний голос, разве этого мало, ведь это самый важный аргумент; взгляни на весы, та чаша, где интересы детей, перевешивает все остальное…

— Взгляни на меня, я уже на краю могилы, в моем возрасте говорят только правду, — тихо сказал дядя. — Ты знаешь, что я нашел дома, когда вернулся из плена. Горько мне было, но поверь, не было женщины лучше, чем моя согрешившая жена. Как это случилось, что случилось? Ну случилось и случилось. А потом мы прожили вместе сорок счастливых лет. — Речь его не отличалась последовательностью, но я понимал его. — Разве я мог бы прожить такую жизнь с другой? Сомневаюсь. А ребенок умер от воспаления легких на четвертом годике. Милый был ребенок, я его очень полюбил. Плакал, когда он метался в жару, он-то ни в чем не виноват… А видишь, мои собственные дети живы, но у них нет для меня времени. Правда, Штефан далеко, из Аргентины путь неблизкий, а Маришка, та не за морем, и все-таки ни разу не приехала…

Дядины слова прервал сигнал автомобиля. Машина наконец пришла, но в самую неподходящую минуту.

— Мне надо ехать, — сказал я. — До свидания, я вернусь в среду или в четверг, — торопливо добавил я и поспешил к выходу.

— Зайди домой, не забудь, — крикнул мне вслед дядя и еще что-то сказал, но я уже не расслышал, потому что шофер дал газ и дядины слова слились с ревом мотора прежде, чем достигли моего слуха.

Я сел в машину, и шофер, чувствуя свою вину за опоздание, стремительно рванул вперед. Когда я оглянулся, мы уже свернули на главную магистраль.

Из поездки я вернулся совершенно измотанный в среду ночью, а точнее, в четверг под утро. К детям я не заехал и на этот раз, хотя мы дважды пересекли город, в котором они жили. Дядя опять будет мной недоволен, подумал я, забираясь в постель. И это была последняя мысль, которая мелькнула у меня в голове. Вслед за тем я провалился в глубокий сон, из которого вынырнул только за полдень.

Я проснулся и остался лежать в постели. Голова болела, настроение было скверное. Похоже, у меня начинался грипп. Черт его знает, может, и температура есть, подумал я и вспомнил, что опять забыл купить термометр. Пойду к дядюшке, померю там температуру, решил я и встал с кровати.

Я вошел в дядин дом. На первый взгляд все было в полном порядке. Маргита сидела в кухне за столом и беззвучно шевелила губами. Мне показалось, что она молится. На ней было праздничное платье. Какой же сегодня праздник, начал было вспоминать я, но бросил, потому что давно перестал ориентироваться в церковном календаре.

Увидев меня, Маргита подошла, схватила меня за руку и тихо повела к приоткрытым дверям в горницу.

Я все еще ничего не понимал, на языке у меня вертелся вопрос: «А где дядя?»

И только когда Маргита распахнула двери настежь и я увидел прямо перед собой на разостланной постели застывшее желтое восковое лицо, я понял, что нет никакого праздника. Передо мной было такое знакомое и все же как будто чужое дядюшкино лицо.

Я прислонился к дверному косяку. Маргита все еще держала меня за руку, и не будь этой успокоительной близости ее руки, я в ту же минуту, как мне открылась правда, наверняка рухнул бы на пол, подкошенный внезапным приступом слабости.

Мы тихонько вернулись в кухню.

Долго молчали. Потом Маргита заговорила:

— Во вторник вечером он рано лег спать. Дышал с трудом, я хотела послать за доктором, но он не разрешил. Потом ему стало хуже, и я уже не стала его слушать, побежала на ферму, и заведующий позвонил доктору. «Скорая помощь» приехала очень быстро, но помочь ему уже не смогла, он так и умер в своей постели, его и в больницу не брали.

— Во вторник вечером, — сказал я и опять умолк.

— Я уже и гроб заказала, завтра привезут. Пакан заедет за ним на тракторе, — сказала Маргита.

— Что же ты меня не разбудила, я целый день проспал.

— А зачем было тебя будить — все, что нужно, мы и завтра успеем сделать.

— А я спал себе, как будто ничего не случилось, я даже не подозревал, что его уже нет в живых…

— Никто не знает, когда пробьет его час, — тяжко вздохнула Маргита, и снова мы долго сидели в молчании.

— Наде бы послать телеграммы, — предложил я, когда немного пришел в себя.

— Телеграммы?