В тишине твоих шагов

трела в его глаза, стараясь запомнить их навсегда такими:

родными, любящими, искристыми. Играла спокойная при-

ятная музыка.

Чувствуя, что вот-вот наступит умиротворение, я про-

шептала:

— Прощай…

Он обхватил меня сильными руками, я расслабилась и, по-

ложив голову ему на плечо, вдруг полетела высоко, в самую

высь, где только облака могли слышать моё дыхание. Там бы-

ло светло и очень уютно. Чей-то ласковый голос звал меня

сверху, и я летела на его зов. И чувствовала себ пушинкой.

Но вдруг где-то внизу раздался тихий стук. И мне словно

подрубили крылья.

Камнем я стала падать вниз. Стук продолжался и, на-

растая, всё больше притягивал меня к земле. Я опустила

глаза и увидела море, раскинувшееся внизу. Синие воды,

бескрайние, манящие своей прозрачностью и чистотой.

Еще один громкий стук, еще два, и я с размаху нырнула

в самую глубину. Мне не было больно, я просто медленно

опускалась на дно. Метр, два, три. Спокойно и хорошо. На-

до мной лишь отблески неба вверху, над толщей воды. Так

можно провести целую вечность…

Я остановилась и застыла без движения.

Что мне здесь делать без тебя? Мы ведь даже не успели на-

сладиться нашими чувствами, не сказали тысячи слов, не за-

306

полнили собой пространство друг друга. Как можно расстать-

ся вот так, оставив на прощание лишь тень воспоминаний?

И я, оттолкнувшись, поплыла вверх, сначала неуверенно,

осторожно, потом смелее и резче, пока внезапно не выныр-

нула из воды наружу. Из моих легких вместе с сильнейшим

кашлем тотчас вырвался стон.

Темно.

Тщетно стараясь пошевелить рукой, я замычала и бук-

вально на миллиметр приоткрыла веки. Темно и тихо. Как

в спичечном коробке. Тесно.

Я дернулась. Связана.

Подо мной все еще был стул на колесиках.

Откуда-то издалека, словно из-за стены, донёсся голос

Донских:

—  В вашей квартире мы обнаружили пилку, на светиль-

нике из квартиры погибшей также обнаружены ваши отпе-

чатки.

Собрав силы, я вложила их в последний стон, отчаянный

и первобытный, стон раненого зверя. И потеряла сознание.

— Дурная баба, неугомонная, — раздался голос Сер-

гея. — Забирай-ка ты ее, пожалуй, себе.

Я открыла глаза и уставилась в потолок. Голова болела,

словно с похмелья. Но руки и ноги отзывались на сигналы

мозга. Я с радостью пошевелила ими.

Как же хорошо быть живой.

—  Почему ты ему не врежешь? — простонала я.

—  Она что-то сказала? — спохватился Тимофеев, под-

бегая ко мне.

На нем была зеленая больничная накидка, лицо казалось

бледным, глаза обеспокоенно разглядывали меня.

—  Просит, чтоб ты врезал мне, — усмехнулся Донских,

занимая стул возле моей кровати.

—  Я могу, — Лёша кивнул, улыбаясь, — любое твое же-

лание, какое скажешь.

Я осторожно улыбнулась, представляя, какой у меня сей-

час видок.

— Тогда действуй, — мой голос был больше похож на

хрипение.

Мужчины рассмеялись.

307

—  Если я врежу ему, это определенно снимет напряже-

ние между нами, — подмигнул Тимофеев, — но… не меж-

ду вами.

Я зыркнула на Донских, улыбнулась и закрыла глаза.

—  Как вы меня достали! Оба!

Они молчали. Я смущенно щурилась, стесняясь своего

потрепанного вида. Яркий свет лампы под потолком резал

глаза. Интересно, что же произошло, пока моё сознание

блуждало, раздумывая, покинуть ли тело? Всё как в бреду.

Картинки, отрывки эмоций и чувств. То ли сон, то ли сце-

нарий дешевого фильма.

Я сглотнула. В горле неприятно саднило.

Похоже, эта умалишенная чуть не отправила меня на тот

свет. Изощренная садистка: травит, режет, душит и по баш-

ке лупит. Надеюсь, не будет проблем с доказательствами,

и она надолго сядет в тюрьму. Как же далеко может зайти

человек, уверенный в своей исключительности и безнака-

занности! Бедная Ксюша… Что будет, когда она узнает?

А Сеня? Брат просто сойдет с ума.

Меня затошнило от одной только мысли об этом. Инте-

ресно, ему уже сообщили? Или мне придется самой все рас-

сказывать? Он не поверит, не примет такую правду, слиш-

ком долго он ее боготворил. Слишком долго был слеп, не

замечая сущности того, кто рядом.

Подтянув затекшую руку вверх, я откинула одеяло

и осторожно тронула шею. Прикосновение немедленно от-

далось резкой болью. Мне не удалось сдержаться от проте-

стующего стона.

—  Как себя чувствуешь? — взволнованно спросил Лёша,

взяв меня за руку.

— Прекрасно, — сиплым голосом отозвалась я, — уже

готова идти домой.

— Домой? — усмехнулся он, погладив мои пальцы. —

Тебя еще не обследовали. Врачам нужно убедиться, что,

кроме отека слизистой, нет ничего серьезного.

— Подвывиха хрящей гортани, например, — встрял

Донских, взмахнув руками. — Нас напугали пациентом,

который всю оставшуюся жизнь хрустел шеей. Я был так

впечатлен, что с ходу запомнил диагноз.

308

Представитель закона раздосадованно заерзал на стуле, бросая ревнивый взгляд на наши руки.

—  Заживет, как на собаке! — прогнусавила я, переплетая

свои пальцы с пальцами Тимофеева. — А хрустящая шея —

это мелочи, я думала, она мне вообще голову открутит.

—  Тебе повезло, — нравоучительно заметил Донских, —

что мы явились в нужный момент! Она только приложилась

к тебе.

Я попыталась прочистить горло и вновь зажмурилась от

боли. Вероятно, стук в дверь заставил Ольгу ослабить хват-