В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Вступил в развернувшуюся дискуссию и один из участников встречи с Якушевым в Берлине в августе 1923 года Н. Н. Чебышев, без указания имени упомянутый в процитированнном интервью Шульгина. Свою статью, помещенную в Возрождении 20 октября, он начал с заявления о том, какую пользу имели сенсационные разоблачения Бурцева: они дали возможность Шульгину наконец поведать правду. «Раньше Шульгин не мог этого сделать по причинам, от него не зависевшим. Он не считал себя вправе оглашать сведения без разрешения лица, их ему доверившего. Бурцев своим выступлением избавил его от обязанности молчать»[416]. В положительной оценке Чебышевым самого факта выступления Бурцева выразилось отношение к этому Врангеля и «врангелистов». Но далее Чебышев затронул более болезненный вопрос — о том, подлинным ли был переход Опперпута на сторону эмиграции. Разобрав первую «рижскую» заметку, появившуюся в начале мая, и оба письма Опперпута, напечатанные в Сегодня, Чебышев (как и Бурцев) отверг интерпретацию этого поступка как чекистской Провокации. В этом он разошелся с Шульгиным, оставлявшим в «Послесловии» вопрос открытым: может быть, Опперпут говорил правду, но сказал не всю правду; может быть, он убит, а может быть, вернулся на службу ГПУ. Корни такого расхождения между Шульгиным и Чебышевым, очевидно, восходят к различию в их оценках «Треста»: в то время как для Чебышева с самого начала МОЦР выглядела мистификацией большевиков, Шульгин и теперь отказывался верить, что его главный партнер по «контрабандистским» беседам, Федоров-Якушев, был и в самом деле агентом ГПУ.

В заключение Чебышев заявлял, что у эмиграции нет никаких оснований падать духом и каяться. Напротив, следует только радоваться, что «в 1927 году развалился опаснейший аппарат советского шпионажа и провокации» и что «выдающийся эмигрант, благородный и доблестный Шульгин, подвергаясь неисчислимому риску, проехался по России, т. е. совершил подвиг», написав книгу, «отмеченную печатью его тонкого таланта»[417].

Шульгинское «Послесловие» дало толчок догадкам, что действительной задачей «Треста» было заманивание и поимка чекистами Врангеля и Кутепова. Задавшись вопросом о том, почему писателю была дана возможность вернуться, заметка в газете Сегодня сообщала: