В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

В печати эта версия была зафиксирована в траурном извещении, которое поместила 15 декабря в лондонской газете «Таймс» вдова Рейли Пепита Бобадилья после того, как в ноябре она съездила в Финляндию и получила от М. В. Захарченко и Г. Н. Радковича дополнительные сведения о деле[115]. Только с того момента факт смерти Рейли стал достоянием западной прессы[116], но никакой информации о действительно имевших место событиях — аресте Рейли и расстреле его ГПУ — до побега Опперпута в Финляндию весной 1927 года не появлялось.

Интересное объяснение вынесенному решению о ликвидации Рейли выдвинул в 1930-е годы Артузов. Оказывается, принятие его было вызвано не просто соображениями необходимости совершения правосудия и осуществления вынесенного во время Гражданской войны Рейли смертного приговора. Превращение МОЦР в глазах иностранных государств в своего рода подпольное правительство стало представлять, по словам Артузова, известную опасность: настоящее руководство страны стало выглядеть ослабленным и несущественным. Особенную озабоченность эта тенденция стала вызывать, когда к «Тресту» стали проявлять интерес англичане. Исчезновение Рейли заставило их не делать более ставки на «Трест». С другой стороны, добавлял Артузов, ГПУ не желало и полного провала «Треста» и поэтому распустило слух о гибели Рейли на границе[117]. Несколько пластов камуфлирования, сопровождавших поимку Рейли: инсценировка «перестрелки», «проверка» этой версии по обе стороны границы, призванная устранить в глазах М. В. Захарченко и Г. Н. Радковича какие бы то ни было сомнения в версии гибели Рейли в результате пограничного инцидента, полное молчание советских органов о судьбе английского шпиона до июня 1927 года — должны были не только окружить туманом контрразведывательную операцию как таковую, но и оградить «Трест» от подозрений. До истории Рейли деятельность организации выглядела сравнительно безобидной и невинной — разведывательная информация, «окна» на границе, интриги в политических верхах эмиграции. С исчезновением Рейли дело запахло кровью и порохом.

Глава З ШУЛЬГИН О «ТРЕСТЕ»

Своеобразным противовесом «провалу» с Рейли стала поездка Шульгина в Советскую Россию в декабре 1925 — феврале 1926 года. В отличие от эмиссаров, переходивших границу по линии «Треста», он был заметной политической фигурой. Издатель газеты Киевлянин, депутат Государственной думы до революции, активный участник Белого движения, связанный теплыми личными отношениями с Врангелем, Шульгин был едва ли не самым видным журналистом правого, монархического толка; он сотрудничал в белградском Новом Времени, в софийской Руси, в парижской Русской Газете, а с мая 1925 года стал и ведущим автором в Возрождении П. Б. Струве. Поводом для поездки Шульгина были розыски его младшего сына, исчезнувшего в 1920 году, во время Гражданской войны, и, по слухам, находившегося в одной из психиатрических больниц на Украине, в Виннице[118]. Но одновременно его манила и другая цель — своими глазами увидеть изменения, произошедшие на родине после окончания Гражданской войны, проверить обоснованность утверждений о гибели России под властью Интернационала.

Два прецедента нелегального перехода границы могли стоять в памяти Шульгина, когда он обдумывал планы своего путешествия. Одним из них был случай с Савинковым, при не выясненных тогда обстоятельствах пойманного в августе 1924 года на советской территории: он выступил с призывом к отказу от борьбы с советской властью и после молниеносного суда получил сравнительно мягкий приговор. Другим, дразнящим примером была история с князем Павлом Долгоруковым, который летом 1924 года также предпринял нелегальную поездку в СССР. Пробраться внутрь советской территории ему не удалось, но и репрессиям он не подвергся. После нескольких дней содержания под стражей его выдворили назад, в Польшу.

С А. А. Якушевым Шульгин впервые увиделся в Берлине 7 августа 1923 года, когда в числе нескольких близких Врангелю лиц присутствовал на совещании, состоявшемся у А. А. фон Лампе с руководителем МОЦР из Москвы. Спустя несколько недель после этого Чебышев — единственный участник этого совещания, высказавший сомнение в реальности «Треста», — переехал в Белград, где занял пост главы гражданской канцелярии при Главнокомандующем русской армии генерале П. Н. Врангеле. По его воспоминаниям, к весне 1925 года в среде русских беженцев в Сербии распространился слух о предстоящей поездке Шульгина в Россию. Убежденный в том, что эта безумная затея означает неминуемую гибель Шульгина, Чебышев предпринял попытку его отговорить. Он, в частности, ссылался на историю с Савинковым, после поимки на советской территории вынужденным отречься от своего антисоветского прошлого и только что, 7 мая, покончившим с собой (согласно официальной версии) во Внутренней тюрьме на Лубянке. Вот как происходил, согласно Чебышеву, их с Шульгиным разговор в Сремских Карловцах: