В зеркале голубого Дуная

— Потому что оперетта появилась на свет не сразу. Потому что неизвестно, кто ее папа. Много пап. Потому что до сих пор вообще неизвестно, что такое оперетта. Известно только, что она венка. Это уж бесспорно. А ее папы — Франц Зуппе, Карл Миллекер, Карл Целлер, Ференц Легар, Лео Фалль, Имре Кальман, ну и мой дедушка. Видите, сколько. И так как их много, то ни одного из них не назовешь «королем».

Вы знаете, — продолжал Эдуард Штраус, — что Вена собирается отметить столетие венской оперетты. Каждому из названных композиторов благодарные потомки, разумеется, отдадут должную дань посмертных почестей, но ни один из них не будет выделен как главный создатель. И это справедливо. Венцы, конечно, не обошлись без шуток. Одна газета уже выступила с родословной оперетты: «Мама — классическая опера и папа — классический водевиль до сих пор стыдятся своего дитяти, произведенного на свет в веселую минуту. Неизвестно, что было бы с этим незаконнорожденным ребенком, если бы его не взяла на воспитание добродетельная Вена».

Газета довольно любопытно рассказывает о появлении на свет и первых шагах «незаконнорожденного ребенка». Послушайте, как, по ее мнению, это было:

Еще будучи мальчиком, «еврейский музыкант из Кельна Якоб Эберст», перебравшийся в Париж, услышал там музыку Иоганна Штрауса-отца в исполнении его оркестра. Кельнский мальчик испытал на себе всесильные чары грациозной и темпераментной венской музыки. Это решила судьбу Якоба Эберста. Он надумал стать опереточным композитором и назвался Джиакомо Оффенбах. Оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена», «Перикола», «Орфей в аду» услышал Франц Зуппе — молодой музыкант, переехавший с родителями из Бельгии в Вену. (На первых порах Зуппе даже не знал немецкого языка, но его мать все же была венка!) Молодой Франц Зуппе решил, что он сам сможет написать нечто подобное. И, действительно, тут же взял и написал оперетту. Так оперетта попала в Вену, на «необходимую ей первородную почву». После Зуппе пышным цветом расцвел Иоганн Штраус-сын, затем на рубеже двух веков появились неистощимые на выдумку мадьяры — Ференц Легар и Имре Кальман. И уж тут можно сказать, что дело было в шляпе.

— Ну что ж, — сказал я, когда мы опять вдоволь посмеялись, — «родословная» венской оперетты рассказана, конечно, в несколько опереточном стиле, но все-таки многое, особенно касающееся ее «международного происхождения», действительно соответствует фактам.

— Да, да, — ответил Эдуард Штраус, — но все-таки она — венка.

* * *

Венская оперетта — яркое достижение легкой музыки.

Я видел много хороших постановок в Фольксопере, где обычно идут оперетты, но мне почему-то надолго запомнился спектакль — «Граф Люксембург» Легара. Наверное, потому, что этот спектакль был одной из стычек между защитниками венских классических традиций и модернистами.

В прологе к оперетте артисты Фольксоперы подвергли остроумному осмеянию тех постановщиков, которые со своею заумью, с абстрактными унылыми декорациями и нелепыми костюмами превращают хорошую драматургию в бессмысленную «аллегорию телодвижений».

Поднялся занавес, и зритель увидел на сцене какую-то безликую толпу в серых балахонах. Перед толпой появился Рене (Граф Люксембург) и начал тоскливо скулить, подражая модернистам. Публика была в ужасе. Неужели и веселую оперетту Легара будут теперь играть таким манером?!

Вдруг Рене засмеялся и одним махом содрал с себя серый балахон. «Венская оперетта, — провозгласил он, — задыхается. Ее можно играть только так, как играли наши деды». Грянула веселая музыка Легара, актеры моментально преобразились, и вот зашумела живописная толпа опереточных парижан. Все так и осветилось сразу ярким солнцем подлинного искусства! Зрители восторженно аплодировали.

Среди публики появилась Анджела в абрикосовом платье, с большой серой муфтой. В муфте сидел прелестный живой котенок. Певица, непринужденно напевая свою арию, прошла через зал, остановилась у правой ложи и, продолжая петь, свободно и красиво вовлекала в игру с котенком умиленных зрителей.

Арманда и Жюльетту, сидящих на подоконнике мансарды, постепенно поняли на невидимых тросах под самый потолок. На подоконнике висело бутафорское штопаное белье. Молодожены болтали ногами, целовались и щебетали над головами зрителей, как две птички, поднявшиеся в небо Парижа.

Бравого Рене в картонной маскарадной короне статисты вынесли на руках из фойе и через зрительный зал понесли на «троне» к сцене. Граф дирижировал карнавальным хором — знакомую мелодию подхватил весь зал. Вена пела! Как в «старое доброе время». Как в фильме нашей юности «Большом вальсе»…

Традиции и модерн