Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Загадкой остается полная смена состава участников. Как будто судьбоносные перемены произошли не только в нашей стране, но и во всех тех, которые были представлены на турецком форуме. Почти ни с кем из участников пхеньянского действа здесь встретиться не довелось. Приехали люди интеллигентные, приветливые, общительные, и было вполне очевидно, что уровень их письма не нуждается ни в какой снисходительности. С ними было приятно провести время не только в зале заседаний. Да и нашу страну представлял уже не Софронов, а азербайджанский прозаик Анар и Расул Гамзатов, который — просто всенародный Расул.

С Анаром я познакомился здесь, в Стамбуле, и нашел в его лице мудрого собеседника, глубоко и оригинально мыслящего, очень ранимого, как всякий тонкий человек, у которого не задубели ни кожа, ни сердце. Потом мы еще несколько раз встречались в Москве — он был все печальней и все мрачнее. Мучительный армяно-азербайджанский конфликт, уходящий корнями в далекую древность, угнетал его прежде всего потому, что он не видел никакого реального выхода и ощущал свое бессилие в поисках взаимоприемлемого решения. Это он — не словами, а интонацией, печалью в глазах — убедил меня в том, сколь утопична моя мечта соединить его в дружеском рукопожатье с таким, к примеру, мудрецом «по ту сторону», как незабвенный Вардгес Петросян, великолепный армянский прозаик, который трагически погибнет четыре года спустя. Когда с Вардгесом говорили мы в Ереване, я понял, что и его мучило то же самое…

Анар произносил эмоциональные (судя опять-таки по интонации) речи на родном языке, но столь же эмоциональная реакция переполненных залов убедительно свидетельствовала о том, что это тот же самый язык, на котором говорила аудитория. Расул тоже выступал на родном, почти никому в Турции не знакомом, но и его почему-то все понимали: это было вполне очевидно хотя бы уже потому, что реакция была точной, и всегда — абсолютно к месту. Видимо, и в самом деле язык поэзии и язык мудрости не нуждаются в переводах.

Наше пребывание в Турции совпало (точнее, было приурочено специально) с юбилейными торжествами по случаю семидесятилетия одного из самых популярных писателей страны Азиза Несина. С Азизом мы уже встречались в Болгарии и провели в доме Любомира Левчева, за его хлебосольным столом, не один час. Когда мы обнялись в Анкаре, мне показалось, что не было нескольких лет разлуки: не очень-то близко знакомый мне человек сумел создать атмосферу давней и прочной дружбы. «Ты помнишь, Азиз?» — спрашивал я, как будто мы были знакомы уже тысячу лет и переполнены массой общих воспоминаний. Не знаю, что он там помнил, но с готовностью кивал, подтверждая правоту дорогого гостя. Разве гость вообще бывает неправ?..

Лучший из современных турецких сатириков, он язвительно писал о родимой действительности, касаясь самых больных злободневных проблем, однако иные из «объектов» его инвектив пришли не только воздать ему должное на крытый городской стадион — они поднимали в честь любимца страны заздравные тосты за дружеским общим столом. Расул чувствовал себя тут совсем в своей, близкой ему, стихии. Он и Азиз все время шутили, но в каждой шутке были мысль, образ, метафора, а не плоское остроумие зубоскалов. И я понимаю, почему из Афин прилетел приветствовать друга прославленный Микис Теодоракис: для духовно близких людей не существует ни границ, ни упорно насаждаемых фанатиками «патриотических» барьеров.

Несколькими годами раньше мы с Микисом встретились в Риме у известной эстрадной певицы Ивы Дзанники, она записывала диск, целиком составленный из его песен. Встреча была мимолетной, но и нескольких слов было достаточно, чтобы ощутить его могучее магнитное поле. Микис излучал волю, энергию, темперамент. Казалось, он находится в состоянии непрерывного творческого процесса, который идет порой вопреки человеческой воле, не позволяя отвлечься художнику на что-то суетное и мелкое. Здесь, в Анкаре, была возможность увидеть его ближе, пообщаться хоть немного теснее.

Даже если бы я не знал, насколько он знаменит, не почувствовать его известность было попросту невозможно. Не оттого, что Микиса задаривали цветами и вымаливали автограф. В его облике органично присутствовали осознание им своей значительности и абсолютная, естественная, без малейшего наигрыша простота. Обаяние кумира толпы и смущенная приветливость человека, бегущего от яркого света прожекторов. В тесной компании, где я оказался, он прочитал наизусть по-гречески какую-то юмореску Несина. Азис спел по-турецки одну из самых популярных песен Теодоракиса. Это было нечто гораздо большее, чем демонстрация взаимного уважения двух художников из соседних стран.