Валенсия и Валентайн

Меня это не очень-то и удивило. Я поймала себя на том, что отключаюсь и мне совершенно нет дела до Кентукки. Я представляла, как расскажу друзьям дома об этом странном вечере, как опишу инцидент с велосипедом и пиццерию; мужчину средних лет, сидящего прямо за Конором и похожего на звезду из «мыльной оперы» на пенсии, чье имя я никак не могла вспомнить; сыр на подбородке Конора; то, как он заканчивал каждое второе отрепетированное предложение, нахмурив брови, наклонив голову и делая вид, будто не знает, что сказать дальше. В какой-то момент мне стало интересно, репетировал ли он эту речь перед зеркалом в ванной, притворяясь интервьюером телевизионного ток-шоу или хорошенькой девушкой, которая не смогла устоять перед нью-йоркским музыкантом. Я представила, как он наклоняется к своему отражению, понижая голос и самодовольно ухмыляясь. На секунду переключила внимание. Он рассказывал о девушке, с которой встречался в старшей школе. На его лице повисла грубоватая полуулыбка; он говорил, приподняв брови и качая головой, словно под впечатлением от собственного красноречия.

– Ты похожа на нее. Странно, да, что я тебе это говорю? То есть теперь уже неважно, столько времени прошло. Но тогда я все свои песни написал о ней. Они были по-настоящему хороши, хотя мне едва исполнилось пятнадцать. Обычно пятнадцатилетние пишут о любви всякие глупости, понимаешь? Но… не знаю, думаю, мои были хороши. Они были такие тяжелые.

Воспоминания заняли некоторое время – по какой-то причине он почувствовал необходимость углубиться в свои злые подростковые годы, но в конце концов его история дошла до нас, здесь, в настоящем, когда мы ели пиццу. Он сказал, что много играет, что наладил важные связи, записывает.

– Да, вот так, знаешь ли, записываю демо. – Сказав это, он фыркнул, потянулся в кресле, закинул руку на спинку и пожал плечами. Наверно, он хотел показать мне, что не придает этому большого значения, но я видела, как ему нравится произносить эти слова.

«Записываю демо. Записываю демо. Да, вот так, знаешь ли, записываю демо». Я представила, как он говорит это перед зеркалом в ванной, причесывая волосы, и едва не рассмеялась, а он, должно быть, решил, что я улыбаюсь ему и что он произвел должное впечатление.

Держу пари, зеркало ни разу не сказало: «Ну, спасибо за пиццу. Приятно было познакомиться, но мне надо бежать». Судя по его реакции, так поступали немногие девушки. Я оставила его за столиком, немного обиженного, после девяностоминутного – по меньшей мере – одностороннего разговора. Он не предложил проводить меня до станции метро. Мне было все равно.

Был уже глубокий вечер, но уличные фонари и толпы прохожих вселили в меня ложное чувство, что еще не так поздно. Я всегда думала, что гулять в одиночку по ночному Нью-Йорку будет страшно, но мои опасения не оправдались. Я была на ногах уже несколько часов, но совсем не устала. В том числе и поэтому город кажется таким сюрреалистичным. Это город, в котором происходит то, что не должно происходить, и не происходит то, что должно происходить.

Я вернулась к метро и доехала на нем до Таймс-сквер. Мне не хотелось идти и ложиться спать, и мне не хотелось оставаться одной.

Я не ошиблась, предположив, что не буду одинока на Таймс-сквер. Я прошла по одному тротуару, потом по другому, ошеломленная давящими со всех сторон толпами людей и сверкающими рекламными щитами, освещавшими ночное небо. Уличные артисты пытались привлечь мое внимание, когда я проходила мимо; веселые и шумные зрители и туристы входили и выходили из зданий, бродили по тротуару и собирались в счастливые маленькие группки на улицах. Атмосфера была не просто праздничной, она была истеричной. Стоявшие рядом неестественно громко смеялись и перекрикивались. Я была там посторонней, чужой. Справа от меня сгрудилась группа девушек в маленьких черных платьях и с безумным выражением на лицах. Им отчаянно хотелось веселиться.

(Наверняка, я в этом не сомневаюсь, Таймс-сквер может быть веселой, когда вы находитесь внутри подходящей группы, но, на мой взгляд, в тот вечер она производила впечатление холодной, коммерческой и роботизированной.)

Я бы с радостью сделалась невидимой.

Пьяная девчонка на высоченных шпильках потеряла равновесие и упала на меня сбоку, но это происшествие едва замедлило мой шаг. Может быть, потому, что на самом деле ее там не было. Значило ли что-нибудь то обстоятельство, что меня окружала миллионная толпа, если я никоим образом не общалась с ней?

Нет, решила я, не значило.

Я заметила женщину, выходящую из ближайшего ресторана. Похоже, она возвращалась домой с поздней смены и только надевала куртку поверх формы. Я остановила ее и спросила, чем она больше всего любит заниматься ночью в Нью-Йорке, и она устало улыбнулась мне и посоветовала сесть на поезд до Бруклина и пройти по мосту обратно в Манхэттен. Вряд ли она сама любила так делать, просто держала этот вариант в заднем кармане для туристов и извлекала его оттуда, когда ее спрашивали. Но я была туристкой. И я последовала ее совету.