Валенсия и Валентайн

В тишине, наступившей после того, как она положила трубку, Валенсия осознала, что гнев, побудивший ее сделать это, на самом деле направлен на нее саму. Ее мать высказала то, что Валенсия сама признавала правдой и ненавидела в себе: у нее действительно была легкая жизнь. Она пользовалась общей поддержкой, имела доступ к помощи в любой форме, в какой только нуждалась, и могла позволить себе заплатить за это. Она располагала всеми возможными привилегиями. Но при этом всего боялась и из-за всего печалилась.

Она снова прислонилась к стене и ощутила проходящие сквозь нее низкие ноты. Валенсия не знала, кто живет в соседней квартире, но кто бы это ни был, ему – или им – определенно нравилась эта вещь.

Они проигрывали ее снова и снова, весь день напролет, иногда громче, иногда тише. Сначала это раздражало – насколько тонкими были стены, но со временем стало действовать успокаивающе. Там кто-то был. Кто-то был рядом. Кто именно, никакого значения не имело, но если бы ее попросили угадать, она бы сказала, что это пожилой человек, потому что у него было много посетителей, но сам он никогда из квартиры не выходил.

Валенсия знала эту вещь наизусть. Это была навязчивая композиция; она начиналась с простой мелодии, нескольких повторяющихся нот, потом набирала ход, привлекала больше звуков, вырастала в яростный шквал с минорными гаммами в середине и снова отступала к началу. Это была история, и в этой истории все разрешилось. Вот это Валенсии и нравилось. Все должно разрешаться. Может быть, искусство – это способ наверстать упущенное за ту жизнь, которая так и не разрешилась.

Ей было интересно, о чем эта вещь. Конечно, она была о чем-то, потому что все не просто так, а о чем-то. Может быть, о любви. Почему бы и нет. Но о любви не простой, счастливой, в стиле поп-песенок, а о сложной, трудной, в стиле классической музыки. Может быть, она о человеке, влюбленном в кого-то, с кем он никогда по какой-то причине не сможет быть. Или в ней человек влюбляется вдруг сразу в двоих и не может быть ни с одним из них по множеству очень личных причин.

Возможно, она наткнулась бы на смысл песни в поисках ее названия и композитора – ей нужно было знать такие вещи, чтобы иметь их с собой, когда она сядет в самолет. Песня уже стала чем-то привычным, и Валенсия думала, что если бы мелодия звучала у нее в наушниках, когда самолет оторвется от взлетной полосы, она могла бы закрыть глаза и представить, что находится в своей квартире в очень ветреный день.

Порывшись в шкафу в спальне, она нашла старый магнитофон и сделала короткую, некачественную запись доносившейся сквозь стену музыки, постеснявшись постучать в соседскую дверь и получить нужную информацию. Запись получилась громкая, но невнятная из-за других, посторонних звуков – хлопающих дверей, криков детей, играющих на лужайке перед домом под ее окном, – но основная мелодия все-таки прослушивалась. Этого должно было хватить.

Захватив магнитофон, Валенсия направилась в магазин на Третьей улице, где продавались самоучители по игре на фортепиано. Магазин стоял там уже много лет, но она никогда еще в нем не бывала. Внутри пахло заплесневелой бумагой, и когда она вошла, над головой звякнул колокольчик.

Через открывшуюся дверь под ногами у нее проскользнула кошка. Пожилая женщина склонилась над прилавком, вглядываясь в какие-то бумаги сквозь стекла очков. Валенсия робко подошла ближе.

– Чем могу помочь, дорогая?

– Э… – Она указала на дверь. – Извините, но, по-моему, ваша кошка сбежала.

– У меня нет кошки.

– О… – Валенсия постояла мгновение, глядя вслед кошке и гадая, была кошка на самом деле или ее разум сыграл с ней злую шутку. Учитывая, как часто она пыталась обмануть себя, придумывая разные абсурдные вещи, ее восприятие реальности вполне могло быть иллюзией, то есть обманом и ложью. Сколько несуществующих черных кошек должен увидеть человек, чтобы его сочли психически нездоровым? Она отвела глаза от двери на случай, если увидит еще кого-нибудь. Или на случай, если увидит Шарлин, которая стоит там и пристально на нее смотрит. Она вздрогнула и толкнула магнитофон через стойку сильнее, чем это было необходимо.

– У меня вопрос, – сказала она, изо всех сил стараясь не запинаться. – Мой сосед постоянно слушает эту вещь – я слышу ее через стену, и мне бы очень хотелось знать, как она называется. Это… э… – Она хотела объяснить, чтобы пожилая женщина поняла, как это важно. Она хотела сказать что-то глубокое, что-то такое, что нашло бы отклик у этой любительницы музыки и заставило бы ее понять, насколько срочно это дело. Иногда я думаю, что это обо мне? Когда я слушаю ее, мне становится комфортно? Это, по сути, единственная постоянно присутствующая в моей жизни вещь, от которой я не устала до смерти? – Мне она нравится, – наконец выдавила Валенсия. – Она такая… э… – ну должно же быть какое-то подходящее прилагательное… – милая.