Валенсия и Валентайн

– Ну, – смиренно сказала женщина, – не знаю, смогу ли я тебе помочь, но точно попытаюсь. – Валенсия нажала кнопку воспроизведения, и они обе наклонились, чтобы услышать музыку, заглушаемую шумом дребезжащего кондиционера и другой мелодией, звучащей из динамиков в самом помещении.

Продавщице потребовалось ровно семь нот, чтобы понять, что она слышит. Ее лицо просветлело, и она понимающе улыбнулась.

– О, это мое любимое! Этюд-картина соль минор Рахманинова.

Валенсия уже любила эту немолодую женщину, чье лицо сияло, когда она говорила. Она хотела бы быть такой же счастливой, вдохновленной и доброй, когда достигнет старости, но боялась, что к тому времени станет более суровой версией самой себя. Точно так же, как на лице появляются морщины от одного и того же выражения, подумала она, могут, наверно, появиться морщины и в мозгу – от одних и тех же мыслей и чувств.

Женщина тяжело оперлась локтями о стойку, сняла очки и сжала их обеими руками. Она постучала ими по стопке бумаг и, прищурившись, посмотрела на Валенсию.

– Однажды кто-то спросил, что вдохновило его на эти этюды, в которых он – это ясно слышно – рассказывает какую-то чудесную историю, и он ответил так: «Я не верю художнику, который слишком раскрывает свои образы. Пусть каждый представляет то, что ему ближе». Мне это всегда нравилось.

Валенсии это тоже понравилось. Она всегда представляла, что пьеса о ней, и после рассказа продавщицы почувствовала, что как бы получила разрешение и согласие на это самого композитора. Она слушала этюд так, как он хотел, чтобы его слушали. В конце концов, речь шла о любви. Трудной, до некоторой степени разделенной, но совершенно невозможной и незаслуженной.

Чашка кофе, ложечка для размешивания и два маленьких белых пакетика сахара – все аккуратно разложенное – ждали ее на столе, когда она пришла на работу на следующее утро. Валенсии всегда нравились порядок и аккуратность в вещах. Луиза сказала как-то, что это и не обсессия, и не компульсия – ей просто так нравится. Как и многим людям вообще.

Кто это сделал? Она огляделась, и Питер, поймав ее взгляд из своей кабинки, поднял чашку с кофе, как бы говоря «Будем здоровы!». Утро. Он произнес это слово одними губами, потому что был на вызове, после чего повернулся в своем офисном кресле лицом к экрану компьютера.

Валенсия улыбнулась – сдержанно и застенчиво. Он подумал о ней, когда брал себе кофе, и взял заодно ей? Он уже знал, что она пьет кофе только с сахаром? Он разложил предметы на ее столе так, чтобы все они были на равном расстоянии друг от друга и чтобы квадратный пакетик сахара был параллелен ложечке для размешивания? Может быть, это месседж. Посланный мужчиной женщине, которую он считает симпатичной и умной. Вот твой кофе. Я наблюдал за тобой. Ты щепетильна в отношении некоторых вещей. Я люблю тебя, ты выйдешь за меня замуж?

Она знала, что не должна позволять ему говорить такие вещи даже в своем воображении. Она уже подумывала о том, чтобы перебраться в другую часть здания. Неведомо для него она проводила все больше и больше времени, размышляя о причинах, по которым они никогда не смогут полюбить друг друга. Это становилось чем-то навязчивым, как будто он преследовал ее, подобно надоедливому герою в фильме, который не принимает отказа и вынуждает предмет своего любовного интереса выдумывать предлог за предлогом в оправдание того, что они не могут быть вдвоем. Просьбы, просьбы, просьбы. Флирт, призывные взгляды исподтишка.

Вот только в реальной жизни единственное, о чем он ее спрашивал, было «Ты в порядке?». Он по-прежнему держался на почтительном расстоянии, уважая ее очевидную потребность в пространстве. Не он преследовал ее, а только мысль об этом.

Ей хотелось встать за его креслом и прочистить горло. «Питер! – объявила бы она. – Мне не нужно пространство!»

И он тоже бы встал, раскинул руки и сказал: «Вот и хорошо! Я не хочу давать тебе пространство!»

И она бы ответила: «Отлично!»

И он бы предложил: «Не хочешь ли поужинать со мной?»

И она бы покачала головой: «Нет! Конечно, нет! Со мной так трудно. Я была бы сущим наказанием, которого ты ничем не заслужил».

Даже мечтать наяву у нее больше не получалось.

Он смеялся над чем-то, что говорил человек на другом конце провода. Он всегда смеялся. Она удивлялась его способности быть таким беззаботным и счастливым на этой работе. Она часто слышала его гулкий голос, отражающийся от стен кабинки, когда он принимал входящий звонок. «Нет, нет, нет, спасибо, сэр!», и «Нет, нет, нет, спасибо, мэм!», и «Так рад, что смог помочь вам сегодня!», и «Такое случается, чувак. Но теперь ты на верном пути!». В его исполнении это никогда не звучало вкрадчиво или неискренне; просто вот так он успокаивал людей, давал им почувствовать, что он на их стороне. Даже те, кто обычно терпеть не мог коллекторов, казалось, проникались к нему симпатией. Он был по-настоящему приятен в общении.