Валенсия и Валентайн

– Выпить кофе. Говорю же, мне нужен кофе. – Грейс ударила по рулю, раздался гудок, и Валенсия вздрогнула. – Знаешь что? Давай просто не будем сегодня возвращаться на работу. Давай прогуляем. Вэлли! У меня есть идея получше: давай поедем куда-нибудь за город, в какой-нибудь маленький городок на трассе 1, посмотрим, можно ли найти какую-нибудь чудную маленькую пекарню. – Грейс выехала со стоянки и быстро свернула за угол.

Дыши. Дыши. Пять, шесть, семь, восемь, девять.

– Здорово, но… – Десять, одиннадцать, двенадцать. – Я не могу. – Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

– Почему нет? Мы взрослые люди. Никто даже не заметит.

Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Обычно легче становилось к восемнадцати. Восемнадцать воспринималось как нечто заключающее, завершение круга или окончание песни на правильной ноте. Число основательное, но не слишком большое – как двадцать. Семнадцать и девятнадцать были числами нечетными, а нечетные числа представлялись неправильными – колючими, зазубренными и опасными. Это полезное число она открыла для себя еще в подростковом возрасте, и оно никогда раньше ее не подводило.

К восемнадцати ей всегда становилось легче.

На этот раз легче к восемнадцати не стало. Стало хуже.

– Нет, нет. Спасибо, но я не могу. – Валенсия чувствовала пылевых клещей в своих легких, на внутренней стороне ног, на кончиках пальцев ног. Мышцы у нее за ушами и по всей шее начали напрягаться, живот скрутило. Расслабься, просто расслабься…

– Давай, девочка. Тебе это нужно. Хороший прогон по шоссе с опущенными стеклами…

– Я знаю, что мне нужно, Грейс. Отвези меня обратно! Сейчас же! – Валенсия очень давно не кричала и уж точно никогда ни на кого не кричала. Но сердце колотилось в ушах, а грудь резко сдавило, и искры разбежались по плечам и рукам. Сердечный приступ?

Нет, это был не сердечный приступ. Этот приступ был совершенно иного рода. Она откинулась на спинку кресла, глубоко дыша сквозь боль.

Грейс заехала на стоянку, и женщины повернулись и посмотрели друг на дружку.

– Мне так жаль, Вэлли, – медленно произнесла Грейс. – Ты в порядке? Я не должна была… – Она не договорила, и было ясно, что она не совсем уверена, за что именно извиняется.

Валенсия чувствовала себя глубоко несчастной.

– Нет, это мне очень жаль. У меня… мне трудно принимать спонтанные решения.

– Ну, это мягко говоря, – сказала Грейс без всякой злости и похлопала Валенсию по колену. Валенсия удивленно посмотрела на нее. – Хочешь поговорить об этом?

– О чем?

– Ну, я не знаю. Об этом. Что у тебя на уме?

Валенсия не могла объяснить, что такое пылевые клещи, как не могла объяснить свой страх перед дорогами.

– Моя бабушка умерла вчера, – солгала она. Грейс кивнула и сказала, что ей жаль это слышать. Ложь была не такая уж большая; бабушка должна была умереть со дня на день.

– Это было… ты ожидала этого? Я имею в виду, она болела? – мягко спросила Грейс.

– Нет. Она наступила на свою кошку и упала с лестницы. – Валенсия не знала, откуда это взялось – из какого-то сектора мозга, давно не получавшего достаточной нагрузки.

Грейс развернула машину и поехала назад, к колл-центру, а Валенсия извинилась за то, что дала волю эмоциям. Грейс заметила, что горе порой заставляет людей вести себя странным и нехарактерным образом. Валенсия не стала говорить, что как раз для нее это очень даже характерно. Вместо этого она рассказала Грейс о булочках с корицей, которые готовила ее бабушка, и даже смогла собрать и выдавить несколько слезинок.

Слезы были искренними, но пролила их Валенсия не только по бабушке, хотя та еще не умерла, но и по себе самой. Она хотела отправиться в путешествие на автомобиле. Жаль только, что для этого требовалось ехать по шоссе.

– Вчера мне пришлось усыпить свою собаку. Сегодня утром я проснулась в пустом доме и вспомнила, что вчера умер мой лучший друг, и тут звонишь ты. Звонишь, потому что хочешь забрать единственное, что у меня осталось. Мои деньги. Ты. Никчемный. Кусок. Дерьма. – Голос звучал ровно, тонко и холодно, как ломкий ледок на озере. Он звучал так, как будто был сущностью сам по себе и не имел отношения к телу. Он был слишком тонким, чтобы за ним можно было дышать.

– Мне так жаль вашу собаку… – Голос у Валенсии сорвался, и это ее расстроило. Она хотела, чтобы это прозвучало так, будто ей наплевать на безымянную особу на другом конце. Она хотела быть профессионалом и сказать: «Мэм, я сожалею о вашей собаке, но эти деньги вам не принадлежат». Но она не хотела, чтобы кто-то думал, будто она бессердечная.