Валенсия и Валентайн

Отец расхохотался, и это напугало Валенсию, потому что прозвучало неправильно – глухо, грустно и сердито, как крик или рыдание, замаскированное под смех. Так могла бы рассмеяться маленькая девочка в белом платье в фильме ужасов. Это был призрак смеха, который она узнала и полюбила.

– Да, Мэг, да, – сказал отец, все еще смеясь. – Вот так и нужно. Игнорировать. Делать вид, что ничего нет. Надеяться, что станет лучше. Пусть наша дочь не спит всю ночь, убирает в доме, считает и пересчитывает вещи, хлопает дверями, бесконечно включает и выключает свет, включает и выключает, включает и выключает. – Отец говорил как невменяемый, и Валенсия не знала, что делать, а потому закрыла окно.

После этого она держала окно закрытым по ночам и изо всех сил старалась создать впечатление, что она не такая уж хрупкая, потому что ей было плохо из-за того, что она заставляет их волноваться.

Много лет спустя Луиза провела черту, соединила точки и покровительственно объяснила Валенсии, что многие из ее навязчивых идей, связанных с чувством вины и самоконтролем, возникли в то время, что ее тревоги были семенами, а скрытность и подавление – почвой.

– Интересно, – говорила она, используя салфетку, чтобы вытереть недавно обнаруженное пятно на столе. – Ты так не думаешь, Валенсия?

Но Валенсия не думала, что это интересно. Она уже установила связи. Луиза, казалось, исходила из предположения, что Валенсия никогда не занималась самоанализом, что было, конечно, абсурдно. Валенсия занималась почти исключительно копанием в себе.

Сидя в машине Грейс, Валенсия провела черту от того воспоминания до стыда, который испытывала сейчас.

Она чувствовала себя нищенкой, стоящей на углу улицы со шляпой на тротуаре. Только вместо монет коллеги, проходя мимо, великодушно бросали ей свои досужие суждения. Она сидела прямо, положив обе руки на колени – сначала пробовала опустить их и держать спокойно и непринужденно, как Грейс, но сутулость, по-видимому, была искусством, и на Валенсии, похоже, лежало проклятие одной из тех матерей, которые одергивали своих детей – Сядь прямо! – при малейшей попытке согнуть позвоночник. Когда она пыталась сутулиться, то выглядела больной или старой, какой угодно, только не расслабленной. Придется попрактиковаться в сутулости дома, перед зеркалом.

Грейс, которая всегда носила метафорическую шляпу и не принимала никаких персональных оценок со стороны незнакомых людей, не обращала ни малейшего внимания на проходящих мимо людей, как будто ей и в голову не приходило переживать, что они о ней думают. Она хотела проводить перерывы на кофе в машине, слушая музыку. Если на улице было тепло, она опускала окна. Если включалась ее любимая песня, она делала погромче. Ее жизнь была простой, очень причинно-следственной и предполагала множество элементарных решений. Вероятно, она могла открывать двери ванной комнаты и пожимать руки красивым мужчинам, когда ей этого хотелось, и, вероятно, не считала эти вещи роскошью. Какой беззаботный образ жизни, когда можно беспокоиться только о настоящих проблемах и думать только о вещах, о которых стоит думать. Мысль о такой свободе ошеломляла Валенсию.

Машина заурчала под ней, и она искоса взглянула на стереосистему. В этом пункте они с Грейс тоже расходились. Грейс нравилась музыка уверенная, властная, такая же громкая, как она сама, маршевая. Валенсии нравились песни задумчивые, созерцательные – о любви и жизни. Как такое возможно, что у двух человек совершенно противоположные реакции на одну и ту же комбинацию нот, вибраций, высоты тона, ритма, тембра? Это походило на научный эксперимент. Ты вводишь все регулируемые переменные – а их так много – и одну зависимую, слушателя, которая все меняет. Весь эксперимент полностью зависел от слушателя.

– Пятнадцать минут слишком мало для перерыва на кофе, – вздохнула Грейс, роясь в сумочке в поисках губной помады. – Я бы выпила настоящего, а не этой бурды, что здесь готовят.

Взгляд Валенсии скользнул по покрытой пылью приборной панели. Она машинально протянула руку и коснулась панели пальцем, оставив после себя черное пятно. При этом она как будто нажала кнопку, и разум без задержки представил увеличенное изображение пухлого, похожего на паука пылевого клеща.

Она тут же убедила себя, что чувствует микроскопическое существо в бороздках кожи, размножающееся и ползущее вверх по руке и в уши. Ощущение было такое, будто кто-то тасует колоду карт внутри ее грудной клетки. Она поняла, что Грейс спросила ее о чем-то, а она не ответила.

– Извини, мы о чем-то говорили?

– Ты в порядке?

– О… Да, я в порядке. – С ней все будет в порядке; нужно только продержаться. Раз, два, три, четыре…

– Ладно. Поехали. – Грейс пристегнула ремень безопасности и выехала с парковочного места, прежде чем Валенсия осознала, что та сейчас сказала.

– Поехали? Куда? – Она на мгновение перестала считать и дышать.