Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

На скупых страницах журнального текста немыслимо спрессовать сценарии Второго фронта, как во множестве заходов они препарировались западными политиками, военными и даже теоретиками по части стратегии. Одно, пожалуй, едва ли удастся оспорить. По рискованности ставок в ведшейся вокруг Второго фронта игре, по коварству умыслов ряда ведущих актеров его биография может быть отнесена к наиболее драматическим главам Второй мировой войны. Сие документировала и сама высадка в Нормандии. Солдаты, матросы и офицеры шли в бой, не ведая того, что, помимо схваток с открытым противником – германским нацизмом, их подряжали на конфронтацию с «потенциальным врагом», пока значившимся союзной державой, – с СССР. Это – не сгущение красок, не перехлест, не полемика. Это – констатация того непреложного факта, что 6 июня 1944 года пробил час операции с двойным дном.

Парадная ипостась звалась «Оверлордом». Параллельно в глубокой тайне от Москвы пестовался план «Рэнкин», призванный увенчать многолетнюю интригу, что плели Черчилль и его единоверцы в администрации Рузвельта. С союзничеством она не имела ровным счетом ничего общего.

Чтобы представить себе серьезность угроз, накликавшихся на мировое сообщество поборниками «высокой демократии», нам придется освежить в памяти некоторые обстоятельства и реалии. Только самые важные, и притом сугубо тезисно. Без них было бы трудно понять слова—признание генерала Маршалла из его доклада 1945 года. «Победоносная война в Европе и на Тихом океане», а именно: «Ради справедливости следует сказать, что наша роль в предотвращении катастрофы в те дни не делает нам чести». Генерал имел в виду ситуацию 1941 – 1942 годов, когда «Германия и Япония», по его оценке, «оказались настолько близки к завоеванию мирового господства, что мы до сих пор еще по-настоящему не осознали, сколь тонкой была нить, на которой висела судьба Объединенных Наций».

Маршаллу вторил и в чем-то его конкретизировал Хэлл, госсекретарь правительства Рузвельта: «Мы всегда должны помнить, что своей героической борьбой против Германии русские, очевидно, спасли (западных) союзников от сепаратного мира. Такой мир унизил бы союзников и открыл двери для следующей тридцатилетней войны». Еще внятней звучала оценка преемника Хэлла Стеттиниуса: «…США были в 1942 г. на грани катастрофы. Если бы Советский Союз не сумел одолеть Гитлера на своем фронте, немцы были бы в состоянии завоевать Великобританию. Они сумели бы захватить также Африку, а после этого создать плацдарм в Латинской Америке».

Никому не придет в голову обвинять К. Хэлла, Э. Стеттиниуса и Дж. Маршалла в антиамериканизме или приписать им намерение принизить вклад США в победу антигитлеровской коалиции. С нашей стороны такого намерения тоже не было и нет. Тем весомее доводы, приглашающие вникнуть в действия Лондона и Вашингтона на переломных этапах Второй мировой войны, выразимся мягко, неадекватные императивам борьбы с агрессорами.

Оставим без комментариев старания «демократий» в 30-х годах столкнуть Германию и Японию с Советским Союзом, дабы таким образом разрядить экспансионистскую энергию Берлина и Токио, зарившихся на чужие богатства. Не станем вдаваться в детали «странной войны» 1939 – 1940 годов, де-факто приглашавшей Гитлера оттачивать на примерах Дании и Норвегии, затем Бельгии, Голландии и Франции методику покорения поодиночке намеченных жертв. Заметим лишь, что ни Лондон, ни Вашингтон, как, впрочем, и Москва, не спешили тогда внимать урокам жизни.

Возьмем быка за рога – «развязывание Гитлером своей настоящей войны» (так характеризует нападение Германии на СССР 22 июня 1941 года официозная немецкая монография «Германский рейх и Вторая мировая война»). Все ранее содеянное являлось прелюдией к «главному делу его, Гитлера, жизни» – завоеванию, колонизации и разграблению России, «сокращению на порядок численности славянского населения». «Восточный поход» мыслился нацистским предводителям как скоротечная одноактная драма с загодя прописанным финалом. Никаких альтернатив тотальному изничтожению России, безотносительно к ее внутреннему устройству, гитлеровская программа не брала в расчет.

Альтернативы, однако, предоставлялись демократиям – способствовать скорейшему поражению СССР или по возможности продлить во времени советско-германское противоборство? В том, что Советская Россия обречена, в Вашингтоне и Лондоне не сомневался почти никто. Расхождения касались в основном сроков схода нашей страны с мировой арены. По прогнозам одних, это должно было случиться в течение недели, «оптимисты» отводили на заклание «русского колосса» максимум три месяца.