Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

Моим правилом было при перемещении во времени и пространстве оставлять после себя по возможности минимум незавершенных дел. Одно из них пришлось подстраховывать из-за рубежа. Еще живы, наверное, свидетели охоты на коллекционеров, учиненной в конце 60-х годов. Поводов для вмешательства правоохранительных органов псевдособиратели давали в избытке. Только ведь мы не ведаем ни разбора, ни меры или заводим невод с мелкой ячеей или сквозь пальцы посматриваем, по принципу хотели как лучше…

Дошел черед до одного из крупнейших коллекционеров Ф.Е. Вишневского – основателя музея В.А. Тропинина, подаренного им городу Москве. Мне удалось уберечь его от ареста. Однако меч, занесенный над головой Феликса Евгеньевича, к моменту моего отъезда в командировку не был вложен в ножны. Пришлось попросить В.И. Попова, чтобы он взял патронаж над собирателем и его семьей. Со скрипом и нервотрепкой сладилось. Только не подумайте, что ситуация была для Владимира Ивановича рутинной. Редко кто отваживался перетягивать канат, когда на другом его конце суетились руководители КГБ.

Или такой эпизод. Дела привели меня в 1974 или 1975 году в Париж. Несколько свободных часов отданы музею декоративного искусства. Рядом с музеем несколько антикварных салонов, где предлагают также отличные вещи, вывезенные в разные эпохи из России. Хозяин одного магазина, армянин родом из Баку, приглашает зайти к нему и показывает бронзовый бюст работы Растрелли. Это портрет сподвижника Петра I Меншикова. Через наше посольство во Франции бюст был предложен министерству культуры СССР. Да, охотно купим. Сговорились о цене. Проходит месяц, полгода. На напоминания реакции никакой. Появился конкурент. Он готов заплатить больше, дабы завладеть шедевром Растрелли.

Пользуюсь ближайшей оказией, чтобы вооружить В.И. Попова весомыми аргументами. Под мое честное слово парижский антиквар оставляет бюст Меншикова за нами, а Владимир Иванович считает долгом чести обеспечить платеж. Через несколько недель светлейший возвращается из французской эмиграции домой.

Надо ли продолжать? Или можно и нужно без витийств сказать: плохо мы умели ценить людей, не умещавшихся в жесткие шаблоны системы. Она так и не осознала до крушения своего, что ее сила была в единстве многообразия и никак не в подавлении, стирании индивидуальностей.

Не стану бередить раны и задавать вечный российский вопрос – кто виноват? Вот сорвали В.И. Попова из министерства культуры, чтобы впрягся в информационный воз Московской олимпиады. Поманили обещанием: справишься – быть тебе, Владимир Иванович, на самостоятельной орбите. Честно отработал урок. И результат? То ли кого-то упустил упомянуть по имени, или кому елея не долил. Даже царского «спасибо» не удостоили. Про орбиту забыли.

Конечно, В.И. Попов держался молодцом. Вида не подавал. Боль разочарования загнал внутрь, с деятелями искусства дружбу продолжал вести, политиков сторонился. И поделом. Для людей, пропускающих мирские тревоги через свое сердце, политики не лучшее племя.

2005

Война настигла меня в пятнадцать лет

Как давно это было и как недавно!

21 июня 1941 года пополудни пароход «Максим Горький» отчалил от пристани Южного порта и взял курс на Оку – к летним лагерям рязанского артиллерийского училища. На борту – учащиеся 5-й специальной артиллерийской школы, 16—17-летние молодцы. Мне, самому младшему, на год меньше.

Наказ начальства на дорогу был кратким: вам дается шанс познать специфику армейской службы, используйте его. Прежде спецшколы не удостаивались такого расположения наркомата обороны. Это наводило на размышления. Беспричинно не поднимали бы планку для послушников бога войны, позволяя прикоснуться к настоящему боевому оружию, да еще какому – орудиям 152-мм калибра.

Ночь пролетела в балагурстве и спорах. Вспоминали первомайский марш по Красной площади. Выпадет ли нам доля снова покрасоваться выправкой на главном плацу страны? Сам собой возникал вопрос. Что бы власти ни говорили, предчувствие трагического перелома буквально висело в воздухе. Залет в Англию Гесса, второго по рангу в клике Гитлера, мы, школяры, почему-то соотносили с попытками Берлина (о них осенью 1940 года сообщала наша пресса) завязать диалог с Лондоном. Право, какой только вздор не посещал юношеские головы. Когда же речь заходила о «большой стратегии», неотесанная фантазия вообще сметала границы.

Около 5 утра 22 июня «Максим Горький» вошел в старицу Оки. Начал швартоваться. Странно – на берегу ни души. Вроде бы никто не ждал гостей. Вдруг на пригорке возникла фигура военного. Он спешил к сходням и на бегу кричал: «Война! Война началась!» Вот так состоялось мое расставание с одной эпохой и вступление в неизведанную новую.

Весть о войне взбудоражила нашу ораву. «Разворачивай „Горького" обратно в Москву! Все на фронт». «Отставить! – раздалась команда старшего из нас сопровождавших. – Разгружать имущество, ставить палатки и ждать дальнейших распоряжений».