Валерий Гаврилин

В 1997-м всеобщее бедственное положение усилилось. После разговора со Свиридовым Гаврилин сказал: «Я слушал его, и становилось горько до слёз. Какое одиночество! Пока человек был в силе и от него можно было что-то иметь, все вертелись около него»[243].

Каждый выживал, как мог. Э. Хиль, например, решил частично «сменить тактику»: стал петь с рок-группой «Пре-пинаки». Однажды обратился к Гаврилину — попросил принять участие в телепередаче, сказать несколько хороших слов об этом сотрудничестве. Валерию Александровичу все «препинаки» 1990-х были глубоко чужды и безразличны. Но ради Хиля он согласился и пережил в итоге целую драму. Режиссёр обозвал его маргиналом, проявил полную некомпетентность и бестактность. Гаврилин не нашёл сразу нужных слов, чтобы объяснить, что такое искусство и почему современные коммерческие поп-проекты к нему отношения не имеют. Сильно расстроился, зарёкся впредь участвовать в каких бы то ни было съёмках. Насчёт подобных ситуаций говорил: «Сейчас многие заинтересованы только в том, чтобы вписаться в эту жизнь, а если человек сам выписался из жизни, так такой человек уже не интересен никому» [Там же, 497].

Но именно он-то и был по-настоящему интересен и нужен во времена, когда никаких светлых вестей не было, а приходили сплошь горькие: война в Чечне, масштабный передел государственной собственности, обнищание людей, процветающий бандитизм и полная дискредитация культурных ценностей. Музыка Гаврилина — чистая, искренняя — звучала в Москве и в Петербурге, в Вологде (куда композитор снова ездил в апреле 1997 года) и в Алма-Ате (в конце июня Д. Хохлов дирижировал там сюитой из «Дома…»), и в других многочисленных городах бывшего Союза. И каждый раз публика подолгу не отпускала автора, если он присутствовал, если же его не было — аплодировала музыкантам, поднявшим над головой ноты с его фамилией.

9 июня 1997-го Валерий Александрович согласился принять премию НПСР, сказав: «Как правило, денежные пожертвования до адресата не доходят, застрянут где-нибудь, в недрах какого-нибудь фонда, и в итоге какие-нибудь дамы поедут отдыхать на какой-нибудь остров» [21, 512].

14 июня за заслуги в развитии культуры Гаврилину присудили «золотой диплом». Церемония проходила на закрытии Международного фестиваля «Мастер-класс» в Александрийском театре. Оркестр исполнял фрагменты из «Дома у дороги».

«Праздник» исполнялся где-то под конец сильно затянувшейся церемонии — вручения шапочки мастера и дипломов, — вспоминала Наталия Евгеньевна. — Вся церемония затянулась ещё и потому, что без конца демонстрировали моду. Бесконечная череда высоченных девиц, неизящно двигающихся по сцене. Вручение дипломов четвёрке маститых: Долгушину, Мельникову, Мартынову и Гаврилину — было «закуской» к модельерам, рокерам. Дипломанты сбились в кучку где-то в углу. <…> Финал для нас был таков: у нас «украли» цветы» [Там же, 513].

По-прежнему, как и в былые годы, Гаврилин старался каждый день пройти 5–7 километров — по улице, а иногда дома под музыку или под «демократизатор» (как он называл приёмник). От ходьбы сильно болела спина, потом нашёл новый вариант пеших путешествий — руки за голову, но так, естественно, долго не проходишь.

В тот период он наиболее доверительно общался, кроме супруги, в основном со Станиславом Городецким (учёный-генетик, был близким другом Селивёрстова, а потом и для Гаврилиных стал другом). В целом, друзей и знакомых за последние годы значительно поубавилось. Многие звонили только тогда, когда было что-то нужно. Валерий Александрович даже в шутку называл себя «специалистом по рекомендациям». Отказывал в очень редких случаях и тогда решение своё объяснял так: «Ходатайствовать перед этими властителями не буду» [Там же, 524].

Летом традиционно выезжали на дачу. В сентябре 1997-го Гаврилин практически перестал ходить — боли в позвоночнике усилились, отнялась нога. Но с дачи уезжать не хотел, поскольку решил, что больше никогда туда не приедет. Часто говорил о том, что и кому Наталия Евгеньевна должна отдать после его ухода. Она, конечно, сразу расстраивалась и слушать таких речей не хотела: «Наташ, ну отнесись к этому спокойно. Неужели ты не понимаешь, что я долго не протяну?» [Там же, 509].

После дачи врачи поставили новый диагноз — грыжа в грудном и поясничном отделах позвоночника. Началось иглоукалывание. Улучшения не наступило, и Гаврилин лёг в больницу. Никаких лекарств там не было, и до медсестёр не докричаться. Точную причину заболевания ни один медик определить не мог: одни говорили, что характер болей корешковый, другие утверждали, что всё от сосудов. Шла речь об операции (шунтировании), но никто не давал гарантии, что она не повлияет на сердце. Дома ко всему этому добавилась ещё и простуда с высокой температурой.