Валигура

Яшко не сдерживался, зевал и потягивался, как они. Но чуть только он один остался в палатке, вскочил на ноги, надел длинную епанчу, дал какой-то приказ слугам и вышел. Кружа за домами, он попал к Плвачу; его проводили к нему. Одонич как раз отправлял какого-то человека, который готов был к дороге; получал приказы, покачивая головой.

Когда тот вышел, Якса приблизился.

– Перепугали нас, что в поход прикажут идти, – сказал он.

Князь Владислав гневно сказал:

– Пусть идут, пока есть время! Пусть идут!

Он метался из конца избы в конец.

– Всё-таки завтра не пойдут! – воскликнул он, сплёвывая. – А послезавтра…

Он поглядел на Яшка, который только покрутил головой.

Сильное беспокойство и как бы неуверенность видны были на Одониче – он прибавлял себе отваги, а её не имел.

– Пора, – сказал он наполовину себе, – пора, потому что если так дольше протянется, я за себя не ручаюсь, мне становится его жаль.

И молчал, задумавшись, и сплюнул несколько раз.

– Хорошо! Жаль его! Всех бы любил, всех бы прощал, с каждым бы делился. Человек при нём мякнет и ни к чему бы не пригодился.

Он снова прервал речь для плевка.

– Где ему править! – начал он реже. – Как ему править!

Пан должен иметь железную руку, не такую мягкую, что только гладит и ласкает. Или капюшон монаха ему пристал, или юбка. Ни на что не способен, потому что при нём и другие сбегают. Мне его уже жаль! – добавил он, удивляясь сам себе…

– Милостивый князь, – ответил Яшко, – жалея и любя, ничего не добьёшься.

– Я тоже здесь ничего сделать не могу, – прикрикнул Одонич. – Святополк пусть делает, как разумеет, я умываю руки, умываю!

Он повернулся к Яксе.

– Мне его жаль! – пробормотал он.

– И Тонконогого также? – ответил насмешливо Яшко.

Плвач покрутил головой и махнул рукой.

Было не о чем больше говорить, приблизился Якса и спросил:

– Послезавтра?

Плвач кивнул на это головой. Но в то же время отрицал.

– Это его дело! Я ничего не хочу знать, не хочу… Епископы бросят проклятие…

– Тогда его снимут! – ответил холодно Яшко.

Он постоял ещё чуть-чуть, и, видя, что больше ничего не дождёться, потому что уставший Плвач ходил по комнате, Яшко поклонился и вышел.

На следующее утро, как было условлено, после богослужения, рыцарям объявили, чтобы готовились к походу. Они сначала этому не поверили, но и Марек Воевода, чтобы не попасть в подозрение, повторил тысячникам приказ. Нашлось множество препятствий, таже около полудня оказалось, что на следующий день выехать не было возможности.

Кони не были подкованы для ноябрьской замёрзшей земли; многих людей, разбросанных там и сям, не хватало; слуги с возами поехали за деревом.

Но был приказ – собираться. В иных отрядах шло ещё хуже. Мазурам князя Конрада было нужно несколько дней.

Небольшая группка Тонконогого разбежалась на все стороны.

У одного князя Генриха Силезского с Перегрином их немцы, которых держали в строгости, были готовы.

В лагере произошёл страшный переполох, будто бы от сильной спешки, а в действительности, чтобы сделать ещё больше неразбериху. Командиры рвали себе волосы, но собрать солдат в группу было невозможно. Это выглядело так, будто специально придумывали препятствия походу.

У князя Лешека терпение исчерпалось. Мягкий пан почувствовал, что нагрешил тем, что был слишком послушным, хотел исправиться и настаивал на своём.

Лозунгом было: «На Накло, и как можно скорее! На Накло!»

На всё он отвечал только этим одним словом.

Как человек медлительный, когда узнаёт себя и стыдится слабости, Лешек хотел доказать, что имел силу и непреклонную волю. Поэтому не помогали никакие предлоги о задержке – говорил, что пора было идти с чем попало, но двинуться немедленно.

Это первый раз, может, он так решительно объявил своё нерушимое постановление. Одни его за это хвалили, другие в войске ворчали. Одонич, который через своих людей обо всём знал, метался в доме, и наконец сам пошёл к Лешеку.

Он мрачно ему поклонился.

– Что это? – забормотал он. – Хотите на Святополка идти?

– Да, – ответил Лешек с силой, которую пытался себе придать. – Не хочет он ко мне, я к нему должен.

– А кто же говорил, что не хочет? – крикнул Плвач.

– Сколько дней я его жду. Я верховный пан, он обязан слушаться меня.

Одонич поглядел из-под нависших бровей.

– Обещал быть, значит будет, – сказал он через минуту.

– Встретимся на дороге, или у него дома, – ответил Лешек, который решил не поддаваться.

Плвач немного отступил.

– А вы что думаете делать? С ним идти или со мной? – спросил Лешек.

Плвач тихо, сухо засмеялся.

– Что? На шурина, который поднял меня из бедности, когда я из изгнания босой вырвался? Я? Против него?

– На шурина легче, чем на дядю, – говорил Лешек, – потому что тот всегда дальше, чем он.

– Он мне не шурин, он мне больше чем брат, он мой отец! Он мой благодетель! – резко начал Одонич. – Я на него не пойду!

– А на меня? – отворачиваясь, спросил Лешек.

Последовало молчание. Одонич плевал и глядел по сторонам.

– На вас не пойду, если, пожалуй, меня не вынудите, – ответил он.

В нём что-то задвигалось и взяло верх, почти невольно он приблизился к Лешеку.