Валигура

Поскольку был сумрак и не узнавали его, считали одним из своих, не обращали на него внимания, и Валигура, медленно следуя, убедился, что тут больше, чем где-нибудь, приготавливались к чему-то – хотя отгадать было трудно, какое это имело значение. С пробуждённым любопытством Мшщуй внимательно слушал.

Командиры ходили по палаткам, вполголоса выдавали приказы. Он услышал одного тысячника, который говорил группе:

– Не спать. Доспехов не снимать, на данный знак все должны двинуться, куда им покажут дорогу и – рубить!

Это было непонятно для Мшщуя, но очень подозрительно.

– Как застучит на дороге, – прибавил командир, – хоть издалека, чтобы были люди готовы.

Он указал что-то руками, говоря тише. Люди, казалось, это понимают. Некоторые делали замечания, что их горсть была небольшой.

Тысячник их ругал, добавляя:

– Вы не одни будете…

Среди шума он поймал произнесённое имя Лешека и князя Генриха Силезского, потом Владислава старшего.

Всё это было таким подозрительным, что Валигура, дабы не быть замеченным, объехав тылом отряд Плвача, как можно скорее поспешил к своим. Он был бы рад с кем-нибудь об этом поговорить, но к воеводе не мог ехать, епископа напрасно тревожить не хотел, был вынужден направиться прямо к Лешеку.

Тот ещё свободно сидел с капелланом, ведя разговор, во время которого Валигура не хотел признаваться в своих подозрениях. Когда князь увидел его, он встал и вернулся в спальню, а Мшщуй за ним направился туда.

– Что ты мне поведаешь, старик мой? – спросил его Лешек добродушно. – Наверно, с жалобой пришли, что наши люди не готовы к завтрашнему дню. Я этого ожидал и больше меня волновала огласка, Одонич, чем то, что мы завтра выдвигаемся.

Князь рассмеялся от радости, что так хитро поступил.

– Об этом уже нечего говорить, – сказал Мшщуй. – Я делал, что мог, чтобы вынудить людей к готовности, не много помогло, только воеводу возмутил. Милостивый пане, я тут кое с чем другим, в лагере Плвача как-то не очень хорошо. Какие-то шёпоты, дают тайные приказы, людям запретили идти спать, будто чего ждут, знак… боюсь, упаси Боже, какого нападения.

– Потому что ты слишком недоверчив, подозреваешь людей напрасно, – начал Лешек, – меня уже ваш брат епископ остерегал в этом. Я тут в лагере среди своих ничего не боюсь.

Ничего случиться не может. Нас столько, у нас сила.

– Пусть бы хоть самая жалкая стража при вашем дворе на ночь осталась, – прибавил Валигура.

Нетерпеливый Лешек коснулся его рукой.

– Не решаюсь её ставить, – прервал он горячо, – это обратило бы глаза, заподозрили бы меня люди, что боюсь.

Не хочу этого и запрещаю. Зачем стражу? Весь мой обоз есть стражей.

– Но там люди до утра пить будут и проспят утро, – сказал Мшщуй.

– Пусть спят! – ответил Лешек равнодушно. – Старик мой, тебе снится опасность. Поджидающему её всегда что-то привидеться может.

Князь пожал плечами, а Валигура, не настаивая, поклонился ему в ноги и ушёл.

Лешек пошёл с ним до порога, ударил его по плечу и сказал тихо:

– Да и ты ложись, добрый мой страж. В твои лета нужен отдых… ты устал.

На это Мшщуй не отвечал ничего, пошёл с самым сильным решением бдить на протяжении всей ночи и не спускать глаз с обоза пана. Только коня, на котором его одного люди легче могли заметить и узнать, поставил у желоба, не снимая с него седла, сам же, укутавшись епанчёй, поплёлся по лагерю, между палаток, избегая костров и света.

Не было ни малейшей разницы между этим днём и прошлыми, люди пили и развлекались. Мшщуй только заметил, что под какие-то палатки чужаки подвозили бочки, точно наперекор тем, кто хотел, чтобы людей были трезвыми. Пиво и какой-то мёд раздавали таким образом, что легко было догадаться, что шинкующие не старались о заработке. Брали что им давали, другие, схватив напиток, уходили, вовсе не платя, их не преследовали. И Валигуре показалось тем более подозрительным, что, казалось, бочки прибывают со стороны Плвача, у которого солдаты вовсе не пили и стояли как на часах.

Его охватывало всё большее беспокойство, он как раз вспомнил, что ему рассказывал со своим панским равнодушием Тонконогий, как на его лагерь под Устьем, когда люди того меньше всего этого ожидали, лежали полусонные, полупьяные, напали из замка Одоничи и нанесли ему страшное поражение.

Справиться с тем, что тут делалось, Мшщуй не мог, поскольку никто там не бдил, а двор и солдаты после пира все легли спать и какую-то всё более незаметную опасность он видел в лагере. Поэтому должен был остаться на страже.

Таким образом, он пошёл к панскому дому.

Там, как приказали, он никого не нашёл, дверь, как всегда, не закрыта, челядь, какая была, крепко спала. Тишина свидетельствовала, что все спали.

Выйдя на площадь, только через засов ставен он заметил слабый свет у Плвача, немного осторожного движения около дома князя Конрада, остальное всё было погружено в глубокий сон.

Ему казалось, что он тут почти один на ногах, когда у противоложного угла заметил кого-то, кто вышел, и, заметив Мшщуя, сбежал. Старик хотел догнать его, но, подбежав к шалашам, потерял его с поля зрения, тем быстрее, что ночь была тёмная.