Валленштейн

— Я слышал, что на родине великого Торквемады наиболее успешно проводятся подобные дознания. Ведь школа святого борца с ересью и величайшего из всех инквизиторов вот уже более ста лет находится на недостижимой высоте. Так, может, наш учёный брат-минорит из Испании изъявит желание помочь нам разобраться в этом крайне запутанном деле и наставить с помощью Господа заблудшую овцу на путь истинный, вырвав у неё признание в совершенных злодеяниях?

— Я готов, ваше преосвященство, и надеюсь, что мои скромные знания и силы принесут хоть небольшую пользу в этом богоугодном деле, — смиренно ответил иезуит, потупив сверкнувшие сталью глаза.

В мрачный полутёмный застенок со сводчатым низким закопчённым потолком епископские стражники ввели Ханну. Ярко полыхающий горн, усердно раздуваемый палачом, неверным дрожащим и в то же время каким-то зловещим кроваво-красным светом озарил её высокую ладную фигуру. Палач мельком взглянул на девушку, подивился её необычайной красоте и, пошевелив длинными железными щипцами в горне, с удовольствием представил, как этот раскалённый металл вопьётся в белую тонкую нежную кожу, как чугунная маска в одно мгновенье превратит дьявольски красивое лицо в обугливающуюся, бесформенную массу прожаренного, черно-красного мяса. Благодаря своему живому, как у истинного художника, воображению Куприн уже почувствовал ни с чем не сравнимый чудесный запах палёного мяса и сгоревших волос и, жадно вдохнув спёртый угарный воздух застенка, ещё усерднее приналёг на мехи.

По знаку епископа со своего места поднялся отец датарий, учёный доминиканец, аббат Кардиа. Важно надув круглые, нежные, румяные, словно у херувимчика, щёчки, набрав полную грудь воздуха, он внимательно взглянул поверх явно ненужных ему очков на застывшую в каком-то оцепенении Ханну и, ободряюще улыбнувшись ей, наконец, приступил к изложению сути дела, долго и нудно, скрупулёзно, со всей педантичностью перечисляя все «преступления» и «злодеяния» Ханны. Впоследствии в так называемой «Prehdiqtbuch»[185], обнаруженной в доминиканском монастыре и в архивах епископа Мегуса, а также в дневниках патера Нитарда большая часть этих вздорных обвинений была благоразумно упущена, так как сами члены трибунала в них не верили. Гораздо большего внимания заслуживало обвинение в покушении на драгоценную жизнь графа Пикколомини.

— «... с неслыханной наглостью и дьявольским коварством, при помощи сил ада, используя свою сатанинскую красоту, эта подлая нечестивица, не боясь кары Господней, пыталась обольстить, а затем и отравить при помощи изготовленного её отцом, подлым алхимиком и чернокнижником Отто Штернбергом, специальным ядовитым снадобьем графа Рафаэля Пикколомини, — бубнил аббат Кардиа. — И, когда эта подлая злодейка и еретичка поняла, что, благодаря Провидению, её коварный трюк с ядом не удался, то она, совершенно забыв о вечных муках в геенне огненной, движимая гнусной похотью и предварительно напустив на графа Октавио Рафаэля Пикколомини тяжёлую порчу, попыталась собственноручно вышеупомянутого графа Октавио Рафаэля Пикколомини задушить путём сдавливания шеи и горла своей несчастной и беспомощной жертвы руками...»

Он так долго читал протокол обвинения, что члены трибунала порядком заскучали, а Хуго Хемниц даже тайком зевнул.

Но вот, наконец, отец датарий произнёс: «Dixi!»[186], вытер пот со лба и щёк, раскрасневшихся от близкого жара горна, усердно раздуваемого палачом.

Епископ Мегус с нескрываемой жалостью и состраданием взглянул на смертельно побледневшую Ханну Штернберг и участливо, отеческим тоном спросил:

— Обвиняемая Ханна Штернберг, дочь шверинского лекаря, ты согласна с протоколом обвинения?

— Нет! — воскликнула девушка. — Разумеется, нет, ваше преосвященство!

Епископ Мегус задумчиво посмотрел на неё и сказал:

— Перед допросом отец-дознаватель, патер Бузенбаум, тщательно обследовал всю поверхность твоего тела, дочь моя, и не обнаружил никаких «меток дьявола». Поэтому твои дела очень плохи, дочь моя, ибо покровы твоего тела настолько чисты, а формы столь совершенны, что, безусловно, здесь не обошлось без вмешательства нечистой силы: сам дьявол помог тебе скрыть свою адскую сущность под ангелоподобной внешностью, из-за которой так трудно поверить, что ты, дочь моя, способна на убийство.

— Я никого не убивала, ваше преосвященство, и не собиралась убивать! — упрямо заявила Ханна.

— Пригласите потерпевшего графа Пикколомини, — распорядился епископ.

За спиной девушки послышались лёгкие шаги. Ханна буквально затылком почувствовала приближение бывшего возлюбленного. Ей стало не по себе, но чудовищным усилием воли она постаралась ничем не выдать вдруг охватившего её волнения.

— Граф Октавио Рафаэль Пикколомини! Вы настаиваете на своих показаниях и обвинениях, направленных против присутствующей здесь Ханны Штернберг, дочери шверинского лекаря Отто Штернберга? — спросил епископ суровым тоном.