Валленштейн

После зловещего обещания иезуита дверь застенка с лязгом захлопнулась, и взбешённый оберст остался один. Некоторое время он постоял в задумчивости, тупо глядя на дверь, затем принялся гигантскими шагами мерить тесное пространство склепа, ругаясь вполголоса. Он приблизился к небольшому, едва пропускающему дневной свет, маленькому окошечку, прорубленному под самым потолком в такой толстой стене, что это окошко скорее напоминало бойницу древнего рыцарского замка, но, судя по всему, служило для притока небольшого количества свежего воздуха, иначе в этом мерзком узилище недолго было задохнуться насмерть от невыносимой духоты и отвратительного зловония. Подтянувшись на руках, барон с любопытством выглянул наружу и через крепкую решётку из заржавленных прутьев увидел густо заросшую мхом каменную стену узкого, словно колодец, внутреннего двора резиденции епископа, из которого доносилось невероятное зловоние. Обитатели дворца, как было принято в Европе того времени, имели обыкновение вываливать содержимое ночных горшков и помойных вёдер прямо из спален или кухонь во внутренний двор, а в худшем случае — на улицу, иногда на головы случайных прохожих. Нечто подобное мальтийский рыцарь наблюдал при дворах Габсбургов в Вене и в Мадриде и в замках более мелких феодальных правителей, но особенно грязными были Лувр и Пале-Рояль в Париже. В Лувре, который по праву имел сомнительную славу самого грязного королевского дворца, для самого гнусного разврата и в качестве отхожих мест использовались любые, первые попавшиеся укромные уголки, поэтому в знаменитой резиденции Бурбонов немудрено было поскользнуться на куче дерьма в любом коридоре, не говоря уже о том, что существовала чрезвычайно высокая вероятность внезапно наткнуться на любовную парочку, усердно занимавшуюся делом и не обращающую особого внимания на шныряющих мимо слуг и высоко титулованных зевак. Благодаря подобным лёгким нравам многие аристократы страдали от модной болезни[209], получившей даже название французской из-за того, что во Франции она имела размах самой настоящей эпидемии. Не лучше обстояли дела в Виндзорском замке или Букингемском дворце в старой доброй Англии, в римских палаццо или во дворце венецианских дожей. Странным исключением был Московский Кремль в далёкой холодной Руси, где Рейнкрафт побывал в 1624 году в составе посольства Священной Римской империи германской нации. Предполагалось, что его рост и телосложение поразят северных варваров, но к огромному удивлению послов Фердинанда II оказалось, что чуть ли не всю Московию населяют люди такого же огромного роста и наделённые медвежьей силой. Особенно громадными и устрашающего, звероподобного вида были стрельцы, охранявшие Кремль, а также местные бароны или, как их там называли, — бояре[210], любимым занятием которых были кулачные бои, устраиваемые в любое время и по любому поводу, особенно на праздники, и обильное возлияние. Последнее занятие юному барону пришлось по вкусу, он по достоинству оценил русскую медовуху и брагу-житовку. Под стать своим боярам и стрельцам был и сам богобоязненный царь Михаил[211]. Рейнкрафта поразила тогда невероятная, почти болезненная чистоплотность московитов: все их жилища, как простые деревянные избы худородных, так боярские и княжеские хоромы, постоянно чистились, скоблились, отмывались и ошпаривались горячей водой. Сами московиты без конца топили бани — странные деревянные сооружения, в которых они создавали невыносимую жару и с каким-то остервенением истязали друг друга берёзовыми прутьями. Когда барон имел неосторожность в канун воскресенья попасть в гости к одному боярину, некоему Василию Бутурлину, он поначалу долго не мог поверить, что на подобную пытку московиты идут добровольно, будучи убеждён, что мытьё в бане-парилке — это следствие какого-то особо изощрённого наказания, наложенного царём на всё, независимо от сословия, население страны. Впрочем, он очень скоро вошёл во вкус и впоследствии даже удивлялся, как обходился без жарко натопленной бани, кваса, медовухи и кулачных боев.