Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Так заканчивалась эта удивительная «Ретроспекция», охватившая события жизни Джона Ди после освобождения из Тауэра и до 1581 года, то есть за двадцать восемь лет. В 1581 году их автору было пятьдесят семь, иначе говоря, он достиг возраста, когда люди заурядные подумывают о покое и подведении итогов, когда жизнь начинает клониться к закату.

Удивительная судьба моего предка глубоко взволновала меня, породив в душе непонятную тревогу и странное, более живое, чем обычное человеческое участие. Сопереживание так сильно, что у меня появилась смутная, едва внятная догадка: как раз теперь в судьбе Джона Ди разразятся подлинные бури, жестокие грозовые шквалы, титанические сражения, и мощь их будет расти, сила крепнуть, небывалая, страшная сила… Господи, да что со мной? Почему мне так страшно? Откуда этот внезапный ужас? Кем написаны эти строки, мной? Я стал Джоном Ди? Чей это почерк? Мой? Не его? Не Джона Ди?.. А там… Боже мой, кто это? Призрак? Здесь, у моего стола!

Как я устал! Всю ночь не сомкнул глаз, взбудораженный тем, что пережил, до самого утра я отчаянно боролся, стараясь сохранить здравый рассудок. Теперь все позади, вокруг тихо и ясно, словно после неистовой грозы, которая уже умчалась, низвергнув на землю громы небесные, но принесла и благословенную свежесть.

Безумную ночь сменило утро нового дня, я несколько успокоился и могу, пусть очень поверхностно, описать то, что случилось вчера.

Я закончил переписывать тетрадь, в которой Джон Ди дал «Ретроспекцию» своей жизни, около семи часов вечера. Затем я сделал небольшое отступление, написав о себе, и, перечитывая эти строки, осознал, что события удивительной жизни моего предка захватили и взволновали меня сильнее, чем можно было бы ожидать от равнодушного читателя и исследователя старинных архивов и семейных бумаг. Будь я неуемным фантазером, сказал бы, что Джон Ди, чья кровь течет в моих жилах, воскрес из мертвых. Из мертвых? Но разве он мертв, если его кровь унаследована потомком, живым человеком?.. Нет, я не пытаюсь найти какие-то объяснения своей странной, чрезмерной причастности к судьбе Джона Ди. Ясно одно: его судьба попросту завладела мной.

Завладела настолько, что каким-то невероятным образом в моей собственной памяти стали всплывать все описанные Джоном Ди события. Даже тихая жизнь в Мортлейке, куда обманутый в своих надеждах ученый удалился с женой и маленьким сыном, была мне словно бы знакома, я как бы сам жил там: пусть в действительности я никогда не видел Мортлейка, родового замка, комнат с их обстановкой и утварью, — все, что когда-то воспринимал и чувствовал Джон Ди, я словно проникся его чувствами и ощущениями. Но мало того, со мной творятся совершенно необычайные вещи, я постепенно начинаю предвидеть, предугадывать грозную и страшную судьбу моего несчастного предка, искавшего приключений не столько в реальной жизни, сколько в мире своей души; меня гнетут тяжкие, мрачные предчувствия, словно речь идет о моей собственной судьбе, неотвратимой, раз и навсегда предопределенной, и видения моего грядущего застилают мой мысленный взор черной грозовой тучей.

Из осторожности воздержусь от дальнейшего описания своих переживаний, я чувствую, что мысли и слова вот-вот начнут путаться. А этого я боюсь.

Итак, по возможности бесстрастно расскажу о невыразимо страшном событии, которое я пережил вчера.

Когда я переписывал последние строки «Ретроспекции», мне явственно представилось будущее Джона Ди, начиная с того момента, которым завершались его записки. Картина была живой и яркой, как мое собственное воспоминание о чем-то, пережитом мной вместе с Джоном Ди. Да нет же, почему «вместе»! Я видел все его глазами, я сам стал Джоном Ди, хотя знаю о нем лишь то, что до сегодняшнего дня прочитал в его записках и дневниках, — вот они лежат на столе, переписанные моей рукой, подумал я и в тот же миг в ужасе осознал: Джон Ди — это я!.. Странное, неопределенное ощущение в затылке, там словно выступило другое лицо, второй лик Януса… Бафомета! Я оцепенел, настороженно улавливая происходившие во мне перемены, не в силах шевельнуться, будто скованный ледяным холодом, омертвевший, а передо мной разыгрывался спектакль, в котором дальнейшая судьба Джона Ди предстала в виде картин и сцен.

Между окном и письменным столом, прямо передо мной, вырос, словно вдруг явился из воздуха, кто же?..Бартлет Грин! Он — распахнутая на голой груди кожаная куртка, широченные плечи мясника, мощная шея, тяжелая голова со всклокоченными огненно-рыжими волосами, а на лице, пугающе близком, расплылась фамильярная ухмылка…

Я невольно протер глаза, потом, немного оправившись от испуга, еще протер и постарался мыслить трезво, не поддаваясь обману чувств. Но фигура передо мной не исчезла, никаких сомнений: это был Бартлет Грин, он самый!