Валсарб

Со стороны я сейчас, наверное, похожа на тихого пьянчужку, который прикладывается к бутылке всякий раз, как его жена выходит из кухни. И конечно, выгляжу подозрительно. Но правда в том, что если бы я была смелее, то вынесла бы «Воспоминания» без оплаты и свидетелей, невзирая на тетю Лену и ее дружбу с Таниной мамой. Однако я просто стою, невыносимо долго стою и листаю вторую глянцевую вклейку; мужчина и мальчик ушли, бабушка рассчитывается, проклиная зайчиков и белочек, в которых она до сих пор не научилась разбираться, внучка капризничает, я стою и листаю, пока на одной из страниц не возникает лицо парня из сквера и моих снов, лицо в профиль, с невидящим взором, устремленным вдаль, лицо с орлиным носом и поджатыми губами, лицо, которое я, не помнящая лиц, не уделяющая им должного внимания, знаю наизусть, которое иногда вижу в зеркале вместо себя, с таким же высоким лбом и упрямым подбородком.

– Хорошая, верно? – Тетя Лена о чем-то спрашивает, дверь открывается, я читаю имя парня под фотографией, оно ни о чем не говорит мне, вижу год – 1943 (?), год и знак вопроса, что у нас тут новенькое сдали.

– Так-с, ну, что у нас тут новенькое сдали? – интересуется пожилой мужчина, опасно приближаясь ко мне.

Прижимаю книгу к груди, как собственность, закрываю золотую надпись «Воспоминания». Ее, конечно, купят, придут и купят. Вот такой дядька купит, может быть, даже этот.

Напарница окликает тетю Лену, я отхожу к стенду с альбомами о природе и открываю последнюю страницу, на которой несколько раз упоминается Валсарб.

Когда светлым августовским вечером мама снимает телефонную трубку и вдруг резко бросает ее, оставляя беспомощно раскачиваться на проводе, и выбегает, не закрыв дверь, в домашних тапочках на лестничную площадку, в подъезд, во двор, на улицу, и бежит все быстрее и быстрее, и не видит меня, бегущую рядом, не видит домов, автомобилей, прохожих, заходящего солнца, бежит слепо и нервно, как машина, у которой отказали все системы, когда я пытаюсь вспомнить, я не знаю, кто это сказал вслух, мама или я сама, мама мне или мама кому-то, не знаю, кто кому произнес эти пять слогов: Аля умерла, не знаю, что самое худшее – это волчье «у», или это не позволяющее поверить в происходящее, измеряющее реальность на глазок «мер», или «ла», легкомысленное, как песня, и неуместное.

Тревога исподволь заводит свои молоточки в груди и принимается ими барабанить, все отчетливее, все сильнее, пока сердце не начинает уклоняться от этих ударов, рывками, точно собака на привязи, желающая сбежать, спрятаться от этого солнца, что ультракрасной лампочкой подсвечивает нам дорогу справа, от любопытных взглядов слева, среди которых я узнаю Люсин, так не бывает, конечно, так не бывает, хорошо бы, это был сон.

Мы бежим прямо в омут неотвратимой беды, я спотыкаюсь на выбоинах асфальта и не поспеваю за мамой, я нуждаюсь в маминой руке, я хочу, чтобы она обняла меня, и стыжусь этого желания, потому что я – жива, а мечтаю о каких-то глупостях. Нам нужно миновать всего несколько домов до бабы-Ханиного дома, но мы бежим почему-то нескончаемо долго, будто по трясине, потрясенные и оглушенные, бежим, передвигая резиновые ноги, навстречу горю, и этот бег надолго поселяется в моих ночных кошмарах.

Не передать, каково это – видеть себя со стороны (точно в немом диафильме, запущенном скрипучим проектором в плохо затемненной комнате, на белой простыне), видеть себя, движущейся на пальчиках, содрогающейся, как вор, красться вдоль забора, цепляя взглядом ржавчину, следы краски и другие малопримечательные подробности, не имеющие значения в обычные дни. Забор зияет сотами сетки-рабицы, я иду мимо розовых бутонов шиповника с мятыми, гофрированными лепестками (а в учебнике по ботанике писали, что шиповник цветет в мае, как же это здесь он цветет вдруг в августе?) – мама вскрикивает уже на пороге веранды, коротко и отчаянно, как пересмешник-баклан на озере, а я не могу продолжить свой путь, не могу и оступаюсь прямо на куст, всполошив нерасторопного шмеля. Шипы проворно кусают мое запястье, вот бы уснуть и не пробуждаться, как в той сказке, где всякий, кто прикасался к колючей заросли шиповника, засыпал на сто лет. Все королевство – от привратников до куропаток на вертеле.

То, что вчера на закате казалось нереальным, сегодня обретает имя, форму, запахи и звуки.

Естествознание. Раздел IV. Раздел четыре, то есть мы изучали это приблизительно в феврале, когда неожиданно потеплело до минус одного, что редкость. Из народных примет якобы следовало, что стоит ожидать холодного августа, поскольку природа потребует компенсации у третьего летнего месяца. Но это неправда. Видишь, я уже нашла одну ложь. Еще нет и десяти утра, а воздух уже накалился, как чугунная сковорода. Природе безразлично, насколько безморозно было в феврале.