Вальсирующая

– Господь, свет мой и спасение мое, – бормочет Иосиф. – Господь, оплот жизни моей! Смилуйся и ответь: разве я ей не твержу от зари до зари, что лицо – это зеркало души? И что о моральных качествах человека судят по форме его черепной коробки? Приклони, Господь, ухо свое: у меня в голове не укладывается – как может избранник моей единственной дочери иметь такую широкую лобную кость?

– А как могут твои родственники, – кричит из комнаты Фира, – иметь такие ужасные большие носы???

Иосиф не переносил, когда кто-либо отваживался подвергать сомнению неописуемую красоту, ясный ум и благородную натуру, присущую всему его генеалогическому древу, но именно тут ему нечего было возразить. Ибо перед размером и формой носов этого древнего рода испытывали ужас и благоговение и ярые сионисты, и отъявленные антисемиты.

Я помню, в детстве, случись какой-нибудь праздник, съезжалась к нам Йосина родня: царил за столом дедушка Аркадий, одесную восседал Иля-старший с семьей, по левую руку Иосиф, потом Юлик, Сёма, Зиновий, Авраам, муж Илиной сестры Вова, сын полка трубач Тима Блюмкин, подросток Будимир – и все с этими своими носами!

Однажды я не вытерпела и сказала:

– Ой, какие у вас страшные носы!

А дедушка Аркадий улыбнулся мне ласково и говорит:

– Вырастешь, Милочка, и у тебя такой будет.

Слабая надежда на то, что это предсказание не сбудется, рассеялась как дым. Я прямо чувствую: у меня становится нос, как у моего прапрадедушки по Йосиной линии, контрабандиста Кары Пиперштейна. Говорят, именно Кара положил начало огромным еврейским носам, родившись внебрачно от жутко носатого тата, в которого Йосина праматерь Фрида влюбилась без памяти с первого взгляда.

Когда Фрида опомнилась и захотела вернуться, было уже некуда: муж ее Додик, витебский глазной врач, женился на другой.

Соседи Фриды злорадствовали и, передавая из уст в уста эту нашумевшую в Витебске историю, обязательно добавляли:

– У нас никто ее не жалеет. Если бы вы знали, какой ее муж симпатичный.

Отец мой Иосиф, сноб и мракобес, утоли моя печали! Не с твоим генеалогическим древом придавать значение лобной кости Кукина. Пускай уже каждый ходит с такой лобной костью, с какой ему, черт возьми, заблагорассудится, из-за тебя я как женщина терплю фиаско за фиаско. Жду не дождусь, когда ты в конце концов поедешь с Фирой в санаторий. Твой отъезд я хочу использовать как отдушину.

– Скоро, Милочка, скоро, – отвечает Йося с видом оскорбленного Лира. – Ты еще вспомнишь обо мне, ты еще пожалеешь и скажешь: “Сердце мое пребывало в заблуждении. Не знала я Йосиных путей”.

Фира и Йося уехали в город Геленджик. На прощанье Иосиф пообещал мне звонить каждый день, сразу дать телеграмму, как только приедет, и не одну, а три: как доехал, потом – как устроился, и самое главное – когда встречать обратно: поезд, место, вагон, а то письма идут очень долго, но он будет писать, несмотря ни на что, во всех подробностях о своей курортной жизни, хотя у них с Фирой путевка на десять дней. Йосе выдал ее ко Дню Победы комитет ветеранов и присовокупил два рулона туалетной бумаги.

– Ветераны и впредь непоколебимо будут стоять на страже мира, но если что – дадут отпор врагу, – сказал Иосиф, получая вышеуказанные дары от старенькой общественницы Уткиной.

Поезд тронулся. Фира стала махать носовым платком и громко плакать. А Йося крикнул мне из окна:

– Человек, Милочка, должен всю жизнь отращивать себе крылья, чтобы в момент смерти улететь на небо.

Йося, Йося, как только исчезли огни твоего концевого вагона, я вздохнула легко и свободно впервые за много лет. Знаешь ли ты, что ты, Йося, давно мне никто? Да-да, не падай в обморок – известно ли тебе, что один раз в семь лет клетки человека полностью обновляются? Это сказал мне великий Кукин, а ему – его репетитор по биологии. Так что я, Йося, уже не та Милочка, что в красном платье бежала от гуся в Немчиновке, а гусь щипал ее за уши. Я уже трижды не та, а через месяц буду четырежды, ты мне чужой, и пора забыть о той роли, которую ты сыграл в моем рождении.

Знай, я приму его этой ночью, оставлю у себя, было бы непростительною ошибкой с моей стороны все еще держать дистанцию, когда ты, Иосиф, пропал в облаке дорожной пыли, исчез в полосе неразличимости, лишь тень твоя ложится в эту минуту на глинистые берега, глухие заборы, зеленые овраги, на спины кузнечиков и желтые поля сурепки, прилегающие к железнодорожному полотну.

Вон он идет мне навстречу – любитель сладкой жизни Кукин, Тибул, который ни дня не жил честным трудом, коммерческий директор несуществующих структур, продавец недвижимости, культурный атташе с кожаным портфелем и бамбуковой тростью, сам ест пирожное “картошку”, а мне купил булочку с повидлом.

– Я зонтик взял, – говорит он, – хотя ничто не предвещало дождя. Ведь когда я с тобой – всегда случается что-то непредвиденное.

Над ним летают голуби и вороны, сияют перистые облака, у ног его цветут одуванчики и анютины глазки… Он снимает ботинки с носками, закатывает штаны и шагает босой по газонной траве и по цветам.