Вальсирующая

– Простите меня, цветочки, милые и любимые, – говорит Кукин. – Сейчас я пройду по вам, а время придет – и вы будете расти на мне и цвести. Ну? – спрашивает он у меня. – Что мы будем делать? Радоваться? Веселиться? Оживлять покойников?

На “Баррикадной” нам предложили сфотографироваться на память с живым питоном. Я согласилась, а Кукин – нет. Из страха, что тот его удушит.

– Глупо, – сказал Кукин, – в своей единственной жизни быть удавленным питоном во время фотосъемки.

Мы съели по пирожку горячему с рисом, по яблочку, по кулебяке с капустой, и Кукин сказал:

– Ты прекрасна, Милочка! От твоих волос пахнет дохлым воробышком. Надо будет тебя как-нибудь соблазнить.

– Что ж, – ответила я безрассудно. – Пора познать и мне любовное волненье. Кукин, трепет моих очей, проводи меня домой.

– Сейчас очень опасно ходить, – согласился Кукин. – Китайцы расплодились в Москве и под видом киргизов убегают в Америку. Хотя чего проще, – воскликнул он, – отличить китайца от киргиза! Киргизы кочковатые, а китайцы, наоборот, суховатые и желтоватые.

Йося, Йося, могу себе представить, как ты раскричался бы, расплакался, растопался бы ногами, узнай о том, что я приняла его в доме твоем в тот самый вечер, когда от тебя пришла телеграмма: “Устроились хорошо. Рядом море. Иосиф”.

Счастье, когда твои близкие живы, здоровы и находятся в санатории! Бледная и трепещущая, ставила я чайник на плиту, а Кукин, со всех сторон окруженный почетом, слонялся по квартире, и впереди была вечность.

– Безумные евреи! – говорил он, встречая повсюду Йосины запасы макарон.

Йося запасал макароны на черную старость, на случай войны, голода, разрухи, еще он запасал крупу и спички. Спички отсыревали, в крупе заводились жучки, Йося же – иссушенный, как осенний лист, – запрещал расходовать его запасы без особых на то причин, считая их стратегическими.

Йося, Йося, все кончено между нами, я больше не вернусь на твой зов, найди уединенное место, пади на траву и орошай землю горькими слезами: сегодня я скормлю твои макароны Кукину.

В нашем доме не принято сходить с ума по мужчинам, но Кукин, да-да – не перебивай! – Кукин разбудил во мне столь сильную любовь, что я совсем одурела от страсти. Где он? А где я? У нас везде ноги, везде руки, везде глаза, головы, лица, уши повсюду в мире…

– Какие у тебя, Милочка, большие уши, – восторженно шепчет Кукин. – Такие уши говорят о здоровом организме человека и о его физической мощи. Люди с мясистыми, эластичными ушами, – продолжал он, – имеют проблемы с печенью, почками и сердцем. А у кого уши тонкие и просвечивающие, мучаются всю жизнь с желудком и кишечником.

В заключение – вне всякой связи с предыдущим – Кукин спросил: знаю ли я, почему у меня холодный нос?

– Нет, – ответила я.

– Потому что ты хочешь меня! – сказал Кукин. И победоносно посмотрел в мою сторону.

– Да, – воскликнула я, обнимая его и целуя, – да, мой единственный Кукин! Явись к нам, репетитор по биологии, а то с годами мне стало казаться, что я еще недостаточно тщательно изучила этот вопрос, хотя я постоянно штудирую специальную литературу, перелопатила горы брошюр, с дальним прицелом выписываю журнал “Огни Сибири”, там дают множество дельных советов, и я чисто теоретически неуклонно овладеваю сей областью знаний, по крайней мере – терминологией.

– А я, – беззаботно заметил Кукин, – всегда предпочитал спонтанность в этом деле. Как пойдет, так и пойдет. Жаль, энтузиазм стал угасать.

Он взял сыр, приложил к ноздре и шумно вдохнул.

– Такой здоровый воздух от сыра, – сказал Кукин, – даже голова идет кругом. А давай гонять чаи!!! – неожиданно предложил он. – Будем, Милочка, гонять чаи всем врагам назло. Кстати, ты не знаешь, куда девались татаро-монголы после Куликовской битвы?

Кукин провел у меня шесть часов. Он сидел на кухне, покуда не забрезжил рассвет, гонял чаи, рассказывая о том, что он в жизни любил и утратил и через какие неописуемые опасности он прошел.

– В молодости, – сказал он наконец, съев четыре яйца, помидорки две, девять бутербродов, – я вел распущенную жизнь, пока неудачная любовь не натолкнула меня на иные мысли, и я решил посвятить всего себя обращению магометан в христианство.

С этими словами он встал и отправился в прихожую надевать ботинки.

– Как? – спросила я. – Разве ты не останешься?

– Нет, – ответил он.

– Почему???

– Мама будет волноваться.

– Но она давно спит!!! – вскричала я.

– Спит, – ответил Кукин. – А все равно волнуется. – И он стремительно убежал на карачках.

Иосиф, я узнаю твои проделки! Той ночью – Йося, не отпирайся! – разбуженный странной тоской и тревогой, ты выскользнул из санатория, накрыв себя шкурой козы, не знавшей ни разу самца, и на языке, который был мертвым уже во времена Ашшурбанапала, произнес: “Да будет туман, страх и великие чудеса для всех, кто ищет тебя! Да станут они мякиной на ветру, гонимые Ангелом Господа!” Вслед за этим, – молчи, Йося, за твои мерзости Господь, Бог твой, изгонит тебя от Лица Своего, – сделался такой густой туман и такая тьма, что враги твои заблудились и вынуждены были отказаться от своих замыслов.