Вальсирующая

– Что ты стучишь? – кричит Фира. – Зачем? Нельзя подождать?

– Хорошо, Фира, – Йося сразу идет на попятную. – Я больше не буду стучать. Я буду стоять и плакать, забившись в уголок, и, может быть, к ночи кто-то обо мне вспомнит. А может быть, и нет…

– Как ты смеешь кричать на меня? – не унимается Фира.

– А что бы ты хотела? – в испуге спрашивает Иосиф.

– Чтобы ты сказал: ах ты, моя бедная малышка!

Йося, слушай, я шла по улице, меня догнал человек. В чем он был? Не помню, кажется, в пальто. Да-да, на нем было пальто, причем довольно приличное, швейная фабрика “Свобода”.

Шагает он рядом со мною и говорит:

– Блин горелый! Как интересно жизнь устроена – то темнеет, то светлеет.

– Да! – с жаром воскликнула я. – Это крайне интересно.

А он продолжал:

– В такие моменты обычно слышен голос сверчка. Хотя он стрекочет непрерывно – и днем и ночью. Надеюсь, вам известно, – спросил он, – что звуки, издаваемые насекомыми, являются любовным призывом? Я почему знаю, – добавил он, – на этой улице жил мой репетитор по биологии.

О, репетитор по биологии, мост между кузнечиком и человеком, трутень медоносной пчелы, зимнее гнездо златогузки, благодаря тебе в тот вечер мы вступили в учтивый разговор.

Мне он понравился, некто Кукин! Понравилось его пальто болотного цвета, гордое имя фабрики, на которой оно сшито, – “Свобода”, любовь к природе, презрение к миру, и при этом в руке он все время катал два чугунных шара.

– У меня, Милочка, рука сохнет, – жаловался Кукин. – Я жертва людской несправедливости и жестокости.

Два года назад Кукин испугал милиционера в каком-то учреждении – тот икал, а Кукин его напугал, и милиционер в него выстрелил.

– Лучше бы я дал ему попить, – до сих пор не может успокоиться Кукин.

Он пригласил меня домой. Они жили вдвоем с матерью-старушкой на пятом этаже блочной пятиэтажки, в окне у него шумели березы, на стенке висел календарь с изображением голой девушки.

– А это палка моя плевательная! – с гордостью сказал Кукин, вытаскивая из-за дивана обломок лыжной палки. – Мама теперь ее использует как трость. Я плевал из нее рябиной или бумажными патронами. Обклеил пластырем с одной стороны, чтобы губы не к железу, и плевал из окна вверх под сорок пять градусов – далеко-о-о попадал! Кто-нибудь сидит у подъезда на лавочке, видит: сверху – раз! – с одной стороны упало, раз! – с другой, не больно, ничего, а просто интересно. Особенно мне. Это очень хорошее дыхательное упражнение. Народ сначала озирается, потом начинает бдительно смотреть, потом принимаются вычислять обратную траекторию. Иногда замечали меня сквозь деревья.

“А! Вот! – кричали. – С пятого этажа!..”

Тогда я прячусь. А они уходят. Кто ж может выдержать такую бдительность?

Мы с ним стояли обнявшись, и целый мир, сам того не подозревая, лежал у наших с Кукиным ног: огни земли и безлюдные дороги, отшельники в лесной пуще, осенний туман, халдеи, египтяне, греки, сирийцы и эфиопы – весь наш московский сброд.

– Один парень был на год помладше меня, – говорил, покрывая лицо мое поцелуями, Кукин. – Он девятиэтажный дом рябиной переплевывал. Я же всего только до седьмого мог доплюнуть.

– А меня ты сразил, – отвечала я Кукину, – одним только взором! Нёбо твое – сладость, живот – слоновая кость, весь ты, Кукин, прекрасен, и нет в тебе изъяна.

– Милочка, Милочка, – произнес Кукин страстно и довольно безумно. – Я должен признаться тебе – меня потрясал мой одноклассник. Он от стены противоположной доплевывал до доски! Он потрясал меня тем, что, во-первых, он в классе мог так свободно плеваться. А во-вторых, его мощь – он дотуда доплевывал безо всякого плевательного аппарата.

Кукин рос без отца. Его папа оставил его маму из-за того, что она, вступая с ним в брак, отказалась менять свою девичью фамилию. Хотя у отца была очень благозвучная фамилия: Вагин.

– Вагина – это звучит гордо, – уговаривал он ее, – и красиво. Не то что какая-то Кукина.

Но мама решила оставить себе непременно фамилию предков, поскольку в том случае, если она станет Вагиной, Кукины переведутся на этой Земле. К тому же, говорила она, не имя красит человека, а человек имя.

Нашла коса на камень, а дело касалось фамильной чести, поэтому Вагин без проволочек ушел от своей строптивой жены, так и не увидев не замедлившего появиться на свет Кукина. Лишь спустя много лет Вагин позвонил по телефону и неумолимо сказал Кукину, что он, Вагин, ему – родной отец, поэтому стервец Кукин обязан баюкать его одинокую старость.

– Сыночка! Чай готов, приглашай свою спутницу к чаю, – послышался из-за двери голос мамы. Она ватрушек напекла! Выставила парадный сервиз для особо торжественных чайных церемоний. В окне у нее тоже ветер качал березы, но на стене висел ее собственный портрет в простой деревянной раме.

– Правда, я тут похожа на Джоконду? – спросила она с английской улыбкой.

– Один к одному, – говорю.

– К сожалению, – сказала она, – я ничего не слышу, и мы не сможем насладиться беседой.

– Не страшно, – ответила я, налегая на ватрушки.