Валтасаров пир. Лабиринт

— А теперь передумал, коль скоро ты здесь? Говорят, ты в леса удалился, в глушь, в поисках душевного покоя? Я со слов Иоанны знаю, мы с ней часто о тебе говорим.

— Она очень ценит тебя и уважает, — ответил Уриашевич уклончиво.

— Взаимно. Хотя мне все труднее находить с ней общий язык, — докончил полковник серьезным тоном.

Уриашевич не обратил внимания на перемену в голосе.

— А, да, — засмеялся он, припоминая смутно рассказ Иоанны и намеренно его утрируя. — Ты потребовал, чтобы в балетных школах диалектический материализм преподавали, а ей это кажется чудным.

— Не в том дело, — буркнул Венчевский и вдруг глубоко задумался, позабыв даже сказать Анджею, в чем суть упомянутого спора. Борьба с Иоанной, вернее, борьба за нее, которая шла с того самого дня, когда Венчевский с ней познакомился, вначале успешная, зашла в последнее время в тупик, и полковник ничего не мог поделать со знаменитой балериной. И как будто без всякой связи с предыдущим, он немного погодя проговорил: — Хорошо, что я встретил тебя.

— Но я по-прежнему не намерен устраиваться в Варшаве.

— Сейчас речь не о тебе.

— А о ком же?

— О пани Иоанне. Не знаю прямо, что с ней делать.

Затруднения у полковника, видимо, и вправду были серьезные, если при одном упоминании о них он нахмурился. Анджей в первый момент даже испугался, решив, что у Иоанны плохо со здоровьем. Но оказалось другое.

— Такая первоклассная специалистка. — Глаза у полковника гневно сверкнули. — И так странно себя ведет.

— То есть? — не понял Уриашевич.

— Ну, — замялся полковник, подыскивая слова помягче. — Не так, как нужно.

— В личной жизни?

— Ее личная жизнь меня не касается. В школе.

— У Тарновой?

— И там, по-видимому, тоже. Но я имею в виду сейчас нашу школу. Школу при будущем Оперном театре.

И он заговорил о школе — с подъемом, обстоятельно, со знанием дела. Потом о театре. Об исключительной важности этого начинания как для строительства, так и для искусства. О колоссальных средствах, отпущенных на это. О работах, которые идут уже полным ходом, о планах — ближайших и на будущее, об их идейном и воспитательном значении, — словом, обо всем, что должно определить тонус будущего театрального коллектива, тонус самый высокий. Когда он рассуждал об этом, лицо у него даже просветлело, он оживился, нервное напряжение исчезло. Казалось, он забыл про Иоанну. Однако это было не так.

— А у пани Иоанны что ни слово, то заграница! — вспылил он вдруг. — В том, что она говорит, ни правды, ни пользы никому! Будоражит только своими разговорами, сомнения сеет, отнимает веру и желание работать. Особенно у нашей молодежи, но не только у нее. Она по собственной воле вернулась из-за границы, сама испытав все прелести тамошней жизни, вернулась, чтобы с нами сотрудничать, а теперь расписывает перед коллегами и учениками свои успехи на этом своем несравненном Западе. И никак не втолкуешь ей, что, перестань она с ним носиться, к худшему наше мнение о ней, как о специалистке, не изменится, а как человек она в наших глазах только выиграет. Она как будто очень считается с тобой. Поговори с ней. Вот какая у меня просьба к тебе.

Часы показывали четыре.

— А вон и Хаза! — сообщил Уриашевич.

— Это его ты здесь караулил? — поморщился полковник недовольно и откинулся в угол машины. — Поедем лучше со мной. Это недалеко. А потом тебя доставят обратно.

Машина тронулась.

— Прости, но никакие серьезные доводы до нее не доходят. Так сказать, общего, идейного порядка, — продолжал Венчевский. — Пусть она сама во всем разберется, на доступном ей уровне. Но надо быть логичной! И до конца честной! Помоги ей. В противном случае не успеет оглянуться, как авторитет потеряет — прежде всего у молодежи. Вред она принесет единицам, а большинство просто отвернется от нее. Как же сможет она тогда преподавать? — И, не дожидаясь ответа, Венчевский продолжал: — Да и что в конце концов привлекает ее за границей? Достижения в ее искусстве? Люди? Лоск их внешний, хорошие манеры? — пытался он понять ход мыслей Иоанны. — И то и другое она решительно отвергает. Сама же мне сказала, что искусство на Западе вырождается, загнивает, а что до балета, области, особенно ей близкой и дорогой, то не в Америке, не во Франции и не в Англии искать надо яркие таланты. Сама заявила как-то: человек на Западе себя исчерпал. Порядком ей, видно, осточертели люди, с которыми она там сталкивалась. Люди особого сорта, которые увиваются в капиталистических странах вокруг красивых, знаменитых балерин. Но в таком случае, какого черта ей надо? Комфорта, что ли, не хватает? Удобств разных и жизненных благ? Если в этом только дело, достойней бы побольше терпимости проявить, учитывая положение страны, куда она вернулась. Впрочем, это, к счастью, не играет для нее, кажется, решающей роли. Просто какой-то заскок. Поговори с ней. Вот и все!

Машина, сбавив скорость, въехала в ворота университета.

— Ты сюда? — не мог скрыть своего изумления Уриашевич.

— Сюда, — подтвердил полковник, уже поглощенный мыслями о предстоящем. — У меня лекция.

Уриашевич съязвил, сам не зная зачем.