Валтасаров пир. Лабиринт

— Так ты и профессорам лекции читаешь по марксизму?

— Лекцию читает мой профессор, — пропустив мимо ушей язвительное замечание Уриашевича, счел, однако, нужным рассеять недоразумение Венчевский. — Профессор, у которого я диссертацию пишу.

* * *

Последние дома Саской Кемпы остались позади, и, пройдя еще с километр, Уриашевич обернулся. Но это был автобус. Потом его обогнали грузовики, один с солдатами, остальные с досками. Потом — потрепанный фордик. Наконец, мотоцикл. Уриашевич больше не оглядывался. И ускорил шаг, чтобы не привлекать внимания. Было холодно, дул ветер с реки, день клонился к вечеру. Погода для прогулок неподходящая, да и по шоссе не время шляться. Уриашевич был в коротком кожушке и мерз. Засунув руки в карманы, он нащупал нечаянно письмо, которое дал ему Хаза. Анджей разозлился на себя: зачем было соглашаться брать. Произошло это в последнюю минуту. Хаза объяснил, куда идти и как себя вести, а напоследок попросил о небольшом одолжении. Уриашевич не сумел отказать. Снова мимо на большой скорости промчалась машина. На сей раз — шикарный двухместный серебристо-серый кабриолет. Доехав до ответвления дороги, он развернулся и, набрав скорость, стал быстро приближаться. Не успел Анджей нагнуться и поправить носок — это был условный знак, как кто-то с акцентом произнес по-польски:

— От пана Хаза?

— Да, я от моего кузена Хазы. Он велел здесь вас подождать, — ответил Уриашевич по-английски: этот язык он знал довольно прилично.

Иностранец, знакомый Хазы, был в больших темных очках с косо поставленными стеклами, которые закрывали виски. Лицо у него было того оттенка, как у людей не первой молодости, усики коротко подстрижены, красивые каштановые волосы аккуратно уложены.

Оторвав на миг от руля руку в толстой перчатке из свиной кожи, он нажал на дверную ручку, впустил Уриашевича и, не дожидаясь, пока тот усядется, сразу тронулся, проверив лишь, плотно ли закрыта дверь.

— В какую сторону прикажете? — спросил он.

— Мне безразлично, — ответил Уриашевич.

— Мне тоже. А машине моей тем более, — пошутил иностранец, сохраняя серьезное выражение лица. — Для нее все здешние дороги одинаково непригодны.

Несмотря на это, ехал он очень быстро. Езда целиком поглощала его, и он молчал. Несколько минут спустя, не снижая скорости и не говоря ни слова, достал он из кармана пачку сигарет и спички и положил на колени Уриашевичу.

— Спасибо, — сказал Уриашевич.

Он попытался закурить. Но пришлось от этого отказаться. Врывавшийся через поворотное стекло ветер гасил одну спичку за другой. Шоссе проходило неподалеку от Вислы, и в сгущавшихся сумерках она выглядела зловеще. Горизонт заволокло туманом. Иностранец снял очки.

— Мне нравится польский пейзаж. В нем есть что-то печальное. Это все, что осталось у вас от прошлого!

Заметив впереди боковую дорогу, он свернул на нее и стал разворачиваться.

— Значит, вы хотите нас покинуть, — заговорил он наконец о деле, ради которого согласился встретиться с Уриашевичем. — Это ваше окончательное решение?

Уриашевич откашлялся.

— Да, я так решил, — ответил он, — остается только придумать, как переправить картину через границу. Хаза говорил вам, наверно, о ней.

— Говорил. — Иностранец покосился на Уриашевича. — Интеллигентные люди вроде вас — у нас желанные гости. Хотя и здесь, внутри страны, мы с удовольствием имеем с ними дело. Но если вы решились и остановка только за картиной, охотно вам помогу. Что это за картина?

— Веронезе. «Валтасаров пир».

— Гм! Итальянская. Америка сейчас завалена всякой итальянщиной. А рассчитывать можно только на американский рынок. Большая она?

— Порядочная. Метр двадцать на восемьдесят.

— Это хорошо! Вещей для клетушек американцы не покупают. Но как ее перевезти, вот в чем вопрос. — И он стал соображать вслух: — С дипломатической почтой — исключено. Слишком велика. Лучше бы подождать, пока отзовут кого-нибудь из моих сослуживцев. Тогда он ее прихватил бы со своим багажом. Но вы, кажется, торопитесь?

— По некоторым причинам я предпочитал бы не откладывать отъезд.

— В таком случае поезжайте без картины. А картину оставьте у меня или у Хазы. И через некоторое время получите ее.

— Когда? От этого многое зависит.

— Ах да! Дело же в деньгах, не правда ли? Придется вам как-нибудь перебиться до прибытия картины. Соотечественники вас не оставят. И вообще за границей не пропадете. — Он остановил машину. Взял с коленей Анджея сигарету. — Только напрасно вы рассчитываете за Веронезе получить, как сказал мне Хаза, тридцать тысяч долларов. Это цена нереальная.

— Но такие цены в Лондоне!

— Да, но покупатели-то — американцы, которые, nota bene[13] много никогда не платят. А цены диктуют они, поскольку, кроме них, ни у кого денег нет.

Он стал скрупулезно подсчитывать.

— Допустим, дадут тысяч десять. Двадцать пять процентов антиквару, столько же — мне.

Уриашевич расстроился, услышав названную сумму.

— Пять тысяч? — упавшим голосом спросил он.