Валтасаров пир. Лабиринт

Она стояла около школы с высоко поднятой головой, засунув руки в карманы пальто и безучастно глядя вдаль. А завидев Уриашевича, отвернулась.

— Простите, я, кажется, немного опоздал, — сказал он.

— Ничего. Пойдемте отсюда!

Он взглянул на нее удивленно. Получив письмо и уразумев, от кого оно, Анджей почувствовал, как смутная, робкая надежда шевельнулась в сердце, отягощенная разными обстоятельствами. Все помыслы его уже сосредоточились на Оликсне. А весточка от Степчинской отвлекала, ослабляла волю. Но радостное чувство все разрасталось, и, когда он увидел издали Степчинскую, его охватило глубокое волнение. Холодный прием сбил его с толку.

— Кажется, вы все еще сердитесь, — заметил он с упреком.

— Какое это имеет значение, — передернула она плечами. — Пойдемте отсюда.

Он сделал над собой усилие и, не подав виду, что огорчен, спросил:

— В наш ресторан?

— Нет.

— А куда же?

— Никуда! Во всех таких местах сейчас душно. Пошли гулять.

— В Лазенки! — воскликнул он.

— Нет! — отрезала она со злостью. — Не в Лазенки.

И повернула в противоположную сторону. Анджей молча последовал за ней, разговаривать не было никакого желания.

— Значит, уезжаете? — первая нарушила она затянувшееся молчание.

— Да, завтра.

— Это обязательно?

— На день я бы мог отложить отъезд.

— Зачем? Днем больше, днем меньше, какое это имеет значение. Я спрашиваю вообще: обязательно вам уезжать?

— Почему вы спрашиваете?

Он попытался заглянуть ей в глаза, широко открытые, надменно-безразлично устремленные в пространство. Но без всякого успеха.

— Почему вы спрашиваете об этом? — повторил он.

— Просто так.

На ней была та же, что и на вокзале, оранжевая шапочка, то же пальто, и так же оттягивала она руками карманы. Только сейчас насвистывала что-то. И шла с независимым видом впереди. Уриашевич то и дело толкал прохожих. Взгляд его, устремленный на Степчинскую, становился все нежнее. Ему очень хотелось, чтобы у нее переменилось настроение.

— Когда я вас увидел на вокзале, — не терпелось ему с ней объясниться, — меня поразило, как это можно в жизни быть совсем другим человеком, чем на сцене. Но я об этом не думал больше. И в памяти у меня осталась та наша встреча и короткий разговор. В деревне я вас представлял вот такой же, как сейчас. А тот фальшивый сценический образ, на вечере, совсем выветрился из головы. Так что обижаться на меня, правда же, не стоило!

Она промолчала.

— Не можете никак забыть нелепую эту истерию? — выждав немного, спросил он.

Она сделала презрительную гримаску и лишь потом удостоила его ответом.

— Эта история потеряла сейчас для меня всякое значение! — заявила она свысока.

Зачем же было тогда писать ему? Уславливаться о встрече? Ему стало обидно. И он дал себе слово ни за что не заговаривать с ней первым. Однако не сдержал его. Степчинская, схватив его за локоть, заставила остановиться перед пустой витриной.

— Что случилось? — спросил он.

Но едва задал вопрос, как в глубине витрины увидел зеркало, а в нем — их отражение. Степчинская придвинулась к нему поближе. С тем же угрюмым выражением, только перестав свистеть, смотрела она, не отрываясь, как выглядят они рядом. Прежде чем он понял, чего она хочет, Степчинская опомнилась.

— Пошли, — сказала она и внезапно, как перед тем остановилась, двинулась вперед. — Все равно никуда не денешься.

На углу она снова взяла его за локоть, увлекая в боковую улицу.

— Давайте выйдем из города. По улице Снядецких, мимо поселка Сташица и — в поле! Здесь дышать нечем. — И, понизив голос, прибавила: — И потом вы ведь не любите города.

Последние слова не дошли до его сознания. Миновав улицу Снядецких, они вышли на площадь как раз перед политехническим институтом. После возвращения из-за границы Уриашевич не раз проходил мимо сгоревшего здания своего бывшего института. Но сейчас его начали восстанавливать. Там и сям развалины были опоясаны лесами.

— А я и не знал, — прошептал он.

— Чего?

— Да вот! — показал он пальцем. — Восстанавливают!

Он поискал глазами Степчинскую. Она стояла сзади.

— Заглянемте туда на минутку, — попросил он. — Ладно?

Они вошли внутрь, поднялись в актовый зал, потом этажом выше, еще выше, где по лестнице, где по настилу, зашли в одну аудиторию, в другую, спустились во внутренний двор и завернули в другой корпус. Тот стоял чистенький, уже оштукатуренный, не то что главное здание, где только еще приступили к разборке кирпичного лома. Она вспомнила, что Анджей здесь учился.

— Воспоминания? — спросила она без особого интереса.

Да, воспоминания. Относящиеся к давно минувшим дням и недавнему прошлому, когда после падения Мокотова впервые увидел он на месте своего института пепелище. Но не только воспоминания. Наводило это и на некоторые размышления.

— Всё! — произнес он. — Всё.

Они снова оказались во дворе.

— А теперь еще вот сюда, — предложил он и, не дожидаясь ее согласия, направился к другому зданию во дворе. — Сюда — и конец!

По дощатому настилу вскарабкались они на второй этаж и завернули в первую же аудиторию. Она тоже была отремонтирована. Они остановились у окна.

— Вы чего такой хмурый? — спросила она.