Валтасаров пир. Лабиринт

— Нет, нет! Я не здесь живу, а в соседнем доме. Но наш дворник всегда подглядывает за мной, — объяснила она.

Анджей заключил ее в объятия. Ранка, невольно нанесенная вырвавшимися у нее словами, вмиг затянулась. У нее из рук выскользнула сумочка и упала. Он нагнулся поднять. Беря у него сумку, Степчинская побледнела. Судорожно дыша, приоткрыла она рот. И, словно не в силах была держаться на ногах, прислонилась к стене.

— Видишь, что ты наделал! — прошептала она, одной рукой прижимая к груди сумку, а другой заслоняясь от него. — Уходи, уходи!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Был чудесный весенний день, когда Уриашевич направился к разрушенному кирпичному заводу, оставив Хазу со Степчинской на шоссе. Он обогнул живую изгородь, пересек двор и перед домом в саду наткнулся на Кензеля: тот прислушивался, замерев от ужаса. Нервы у него были не в лучшем состоянии, чем в прошлый раз, когда он прощался с Уриашевичем.

— Это ты остановился на шоссе? — через плечо показал он на грузовик, на котором они приехали.

— Да.

— Из Варшавы?

— Да.

— Один?

— С товарищем. Не волнуйтесь, это все согласовано с Рокицинским.

Кензель не дал ему договорить.

— Только поскорей, поскорей! — и подтолкнул Уриашевича к полуразвалившемуся дому. — Надо с этим покончить.

На другой же день после посещения Уриашевича Кензель извлек из-под кирпичных обломков футляр с картиной. На случай приезда Анджея все было приготовлено и предусмотрено. По стремянке Кензель спустился в пустующий подвал — им не пользовались с тех пор, как в первую зиму после освобождения сожгли лестницу на дрова. Картина поставлена была на попа возле стремянки. Оставалось только подсунуть под нее руки и, медленно выпрямляясь, подымать ее кверху. Когда картина наполовину высунулась из подвального отверстия, Анджею пришлось принять всю тяжесть на себя, так как Кензель совсем уже обессилел. Но вот картина наконец в сенях. Немного погодя над полом показалось лицо Кензеля — багровое от натуги, с выпученными глазами. Синие губы зашевелились; прошептав что-то, он, цепляясь руками за перекладины, сполз обратно вниз. Анджей обнаружил его в подвале сидящим на земляном полу возле стены.

— Что с вами?

— Ничего. Почему ты здесь?

— Я не расслышал, что вы сказали, — проговорил Анджей.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Анджей увидел сырые пятна на стенах, хотя вот уже несколько дней погода стояла сухая и теплая. А в углах, возле стен и в том месте, где сидел Кензель, были лужи.

— Уезжал бы ты поскорей, — прозвучало в ответ. — Я рассчитывал вдвоем донести ее до живой изгороди, чтобы не пускать сюда посторонних, да вот сил не хватило.

Он тяжело дышал.

— Может, помочь вам выбраться отсюда?

— Зачем? Сам вылезу, когда все будет кончено. А пока посижу лучше здесь.

Ему, видно, стало хуже: он переменил положение и лег.

— Я вас не могу так оставить!

Анджей опустился возле него на колени.

— Хозяева мои дома, — признался Кензель, — услышат, что я здесь, и придут за мной. Они тоже ждут не дождутся, когда вы уедете. Уезжайте поскорей!

Уриашевич выкатил картину во двор и направился было за Хазой, но, заметив у стены шезлонг, такой же ободранный, как и все здесь, снес его в подвал.

— Господи! — простонал Кензель. — Зачем это?

Но все-таки перелег с помощью Анджея на шезлонг, не переставая торопить его.

— Ну, сматывайся же наконец! Ну! — не скрывал он своего нетерпения. — Убирайся отсюда! Убирайся! Только тогда я почувствую себя лучше. — И когда Анджей притронулся на прощанье к его руке, процедил сквозь зубы: — И сносно себя буду чувствовать, пока опять не стрясется что-нибудь. — В голосе его слышался уже не страх, а отчаяние. — А стрясется, опять сердце не выдержит, и свалюсь. Вот так же меня подкосили неожиданный твой наезд и новое ожидание. От меня ничего уже не осталось — я сплошной комок нервов!

Анджей побежал за Хазой той же дорогой, какой пришел, — в обход. Но с картиной решил идти по садовой тропинке, через заросли и прямо к проходу в живой изгороди. С тяжелой ношей имело смысл продираться напрямик — это значительно сокращало расстояние. Время от времени они останавливались, переводя дух и отирая пот, поправляя один берет, другой — шапку и смахивая труху, сыпавшуюся с деревьев. Через несколько десятков шагов они почувствовали, что земля под ногами стала неровной, а вместо сирени и жасмина откуда-то взялся колючий кустарник, который царапал руки. Пришлось напрячь все внимание. А у Анджея из головы все не шел Кензель. Не давала покоя мысль, что вот он с сердечным приступом лежит один в подвале. Но Анджей понимал: одно лишь упоминание о враче добило бы того окончательно. Единственное, что мог он для него сделать, — это поскорее уйти, и тогда люди, с которыми он живет, окажут ему помощь. Эти размышления подгоняли его. Толкали по кратчайшей линии к грузовику, и в результате он налетал на кусты, забирал в сторону от тропинки и поминутно спотыкался.