Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Итак, начало моей университетской карьеры, которая открылась столь неожиданно, совпало с крахом университетской карьеры Беньямина, которой он упорно добивался шесть лет подряд. Мне просто больше повезло, так как едва ли будет преувеличением сказать, что учёный совет, принимая меня на работу, понимал в моих сочинениях так же мало, как и те люди, что отказали в должности Беньямину. Готфрид Соломон, который неутомимо хлопотал за Беньямина, рассказывал мне впоследствии, что Ганс Корнелиус и Франц Шульц, за которыми было последнее слово при габилитации Беньямина, заявили ему, что ничего не поняли в его книге, хотя в их отношении к Беньямину вряд ли можно было усмотреть злую волю.

ПАРИЖ (1927)

Когда мы снова встретились в 1927 году в Париже, это произошло при тех обстоятельствах, которые повернули наши жизни в противоположные стороны. Мне дали полугодовой отпуск для изучения каббалистических рукописей в Англии и Франции, и я с большой надеждой ждал встречи с Беньямином. Ведь в жизни молодых людей четыре года – это много. На моём пути в Лондон мы провели вместе последние дни апреля и обменялись впечатлениями тех лет. Вальтер сказал, что осел бы в Париже, так как атмосфера этого города ему особенно по душе; но в его обстоятельствах это почти исключено. Ни в один журнал или издательство его не взяли бы «литературным корреспондентом» по французским делам. Иностранцу вообще трудно войти с французом в близкий контакт. Конечно, писатели готовы дать интервью для «Литературного мира» или аналогичных изданий, или побеседовать на литературные темы и даже о планах и делах какого-нибудь иностранного литератора – но надолго этого не хватит, и тебе скоро дадут это почувствовать. Не знаю, верно ли подобное суждение в целом или отражает лишь конкретный личный опыт – но он часто к нему возвращался. В качестве единственного исключения он называл мне Марселя Бриона, высоко ценимого им редактора Cahiers du Sud²⁶², которого он как-то вечером пригласил вместе со мной и который был явно очарован личностью Беньямина. В один из вечеров мы пошли в китайский ресторан; Беньямин был его завсегдатаем и расточал похвалы в его адрес.

Я повёл его к Роберту Эйслеру, удивительному персонажу в учёном мире, с которым я уже сводил его однажды в Мюнхене, где часто с ним общался. Эйслер был одним из наиболее изобретательных и – если судить по запасу цитат, которые он приводил в своих книгах, не сверяясь с источником, – одним из самых образованных историков религии. На все великие нерешённые проблемы он имел наготове гениально-неправильные ответы, обладал необузданным честолюбием и неутомимой предприимчивостью, но и неустойчивым характером. Беньямин всегда интересовался Эйслером, и я часто сообщал о его напичканных цитатами прыжках в научный авантюризм; его затеи в разное время производили много шума, но оставались безрезультатными. Например, по ходатайству великого английского филолога Гилберта Мюррея Эйслер был назначен руководителем Секции интеллектуального сотрудничества Лиги Наций²⁶³ с резиденцией в Париже, не консультируясь перед этим с правительством Австрии, чьим гражданином он был. Когда я приехал в Париж, Беньямин рассказал мне о скандале, вызванном этим назначением, а именно: австрийское правительство заявило официальный протест против назначения Эйслера, а тот уже успел обзавестись гигантской квартирой на рю де Лилль²⁶⁴ ввиду своих будущих представительских обязанностей. Визит, который мы нанесли Эйслеру в его осиротевших апартаментах – «официальные лица» его уже избегали, – опечалил нас, тогда как сам он бодро говорил о своих великих открытиях: личность и роль Иисуса как зачинщика политического бунта, о чём как раз читал cours libre²⁶⁵ в Сорбонне. В ту пору у него возникли идеи, которые он потом изложил в объёмистом труде «Jesus Basileus ou Basileusas²⁶⁶». Это была фантастическая сцена, и Беньямин, обладавший особым чутьём к таким ситуациям, попал в свою стихию. Мы сходили и на лекцию из этого курса, который посещали ученики и друзья Соломона Рейнака. В высшей степени нехристианская гипотеза, в которой он остроумно и самоуверенно применял теории Каутского о происхождении христианства и подкреплял их неожиданными толкованиями столь же неожиданных источников, встречала одобрение «вольнодумцев» из Cercle Ernest Renan²⁶⁷. Но нам было ясно, что мы являемся свидетелями печальных перипетий в жизни незаурядного человека.