Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Но ежедневные уроки начались лишь в конце мая и продлились меньше двух месяцев, пока Макс Майер не уехал в отпуск. Беньямин тоже поехал в Италию вместе с Вильгельмом Шпейером. По возвращении обоих в Берлин занятия не возобновились. В недели обучения Беньямин действительно носился с древнееврейской грамматикой, что мне подтверждали с разных сторон. Реальные же события не были отражены в его письмах этих месяцев. Он пропускал всё, что называл «внешними обстоятельствами», т. е. всё, что касалось его, Аси Лацис и Доры со всеми их кризисами, и писал лишь о других трудностях. 23 марта он написал: «Вчера я целый час говорил с д-ром Майером, и наш разговор меня ободрил. У него совершенно удивительный взгляд на то, что произошло, и он сумел мне распутать дело, хотя я не утаил от него ни одну из трудностей. Как тебе известно, крупнейшей из них я считаю то, что работы к “Парижским пассажам” – ещё далеко не “над” ними – в настоящий момент прервать невозможно. Скорее, я хочу продвинуться в этом деле настолько, чтобы в Палестине быть уже свободным: без подспорья, то есть без риска либо заниматься работой, либо прервать её. В итоге разговора мне пришлось принять трудное решение: остаться в Берлине. Если финансы мне как-нибудь позволят, летом или осенью я поеду в Палестину через Францию». Спустя два месяца Беньямин писал: «Предвижу разного рода изменчивые мысли у тебя – из-за моего молчания. Но я не виноват», – поскольку д-р Майер заболел. А теперь ежедневные занятия вот-вот начнутся, и сейчас Вальтер вычерчивает первые знаки еврейского курсивного письма. 6 июня он выразил Магнесу надежду, «что моё пребывание в Иерусалиме убедит Вас в серьёзности наших парижских разговоров, хотя моё молчание могло поколебать Вашу веру». Мне он написал в тот же день: «Мне нечего возразить на твои упрёки; они обоснованны, и тут я сталкиваюсь с уже патологической нерешительностью, свойственной мне, увы, и в других случаях». Затем последовал намёк, которого я тогда не понял – о препятствиях, «образ и размеры которых ты, кстати, отчасти знаешь, а поскольку они сугубо личного характера, их лучше оставить до устного сообщения» [B. II. S. 493]. Из поездки в Банзин³¹⁵ на Балтийском море Беньямин писал, что он доволен своими успехами меньше, чем его учитель. «Мне всё яснее становится, как быстро я мог бы продвигаться вперёд, если бы с утра до вечера голова была занята только этим – что, однако, невозможно. Я работаю страшно много, чтобы оставаться на высоте в обеих областях своей деятельности. Ведь в Палестине и так представится больше исключительности для иврита. Думаю, в сентябре я покину Марсель, если ничто не помешает». Это было зашифрованное предупреждение, которое повторилось (27 июля) в смутном указании на процесс, ставивший под сомнение все его возможности. В свою очередь, dénouement³¹⁶ наступил только в его коротком, но многозначительном сообщении, что он окончательно съезжает с квартиры «в туче пыли под горой сундуков», которое он мне отправил 4 августа 1929 года, переехав на время к Хесселю.

Вальтер Беньямин. 1929 г. Фото: студия Joël-Heinzelmann.

Архив Академии искусств, Берлин

КРИЗИСЫ И ПОВОРОТЫ (1930–1932)

За неделю до упомянутого письма Дора уже написала мне, что Вальтер, который в декабре 1928-го и в январе 1929 года жил вместе с Асей Лацис на Дюссельдорферштрассе, 42, теперь вновь живет у неё, но ещё весной потребовал развода, чтобы жениться на Асе. Дора утверждала, будто он хотел развода лишь для того, чтобы добиться германского гражданства для Аси, у которой были трудности с продлением разрешения на пребывание в Германии. Я сомневался в этом, но на расстоянии не мог судить, насколько предположение верно и каковы на самом деле их отношения. Из-за вопроса «вины» и связанных с ней финансовых споров по обязательствам их брачного контракта 1917 года, на котором тогда настояли родители Доры, дело дошло между июнем 1929-го и 27 марта 1930 года (когда брак был расторгнут) до судебного процесса, который проходил при крайнем ожесточении с обеих сторон и о котором я не хочу высказываться. Вальтер его проиграл. До июня 1931 года все связи между Вальтером и Дорой были прерваны, а затем очень медленно восстанавливались обеими сторонами; постепенно установился некий modus vivendi³¹⁷, а затем и вновь дружеские и доверительные отношения между ними.