Вальтер Беньямин

Мы сегодня видим в homme de lettres скорее безвредную, маргинальную фигуру – он для нас как бы уравнялся в правах с Privatgelehrter, всегда нёсшим в себе нечто комическое. А вот Беньямин, испытывавший такую близость ко всему французскому, что язык стал «своеобразным алиби» его существования («Briefe», II, 505), наверняка помнил истоки homme de lettres, вышедшего из предреволюционной Франции и сделавшего в годы Революции необыкновенную карьеру. В отличие от позднейших писателей и литераторов, «écrivains et littérateurs», как даже Ларусс определял hommes de lettres, никто из этих людей, живших в мире писаного и печатного слова, но прежде всего окружённых книгами, не был обязан и не собирался ни писать, ни читать по профессии, зарабатывая на жизнь. Расходясь в этом с классом позднейших интеллектуалов, предлагающих свои услуги либо государству в качестве экспертов, специалистов или чиновников, либо обществу – в сферах развлечения и образования, hommes de lettres всегда стремились держаться поодаль как от государства, так и от общества. Их материальное существование основывалось на нетрудовых доходах, а интеллектуальные установки опирались на решительный отказ интегрироваться как в политическую, так и в социальную систему. Исходя из этой двойной независимости, они и могли себе позволить тот взгляд свысока, без которого не было бы ни презрительных догадок о поведении людей у Ларошфуко, ни умудрённой проницательности Монтеня, ни афористичной колкости паскалевской мысли, ни смелости и широты политических размышлений Монтескьё. Я не задаюсь сейчас целью обсуждать обстоятельства, в конечном счёте превратившие hommes de lettres в революционеров восемнадцатого века, или совокупность причин, которые раскололи их преемников в девятнадцатом и двадцатом столетиях на класс «культурных людей», с одной стороны, и профессиональных революционеров, с другой. Я упоминаю этот исторический фон лишь потому, что начало культуры редчайшим образом соединилось в Беньямине с началом революции и мятежа. Как будто накануне исчезновения фигуре homme de lettres было предназначено ещё раз предстать во всей полноте задатков, хотя – или, скорее, из-за того, что – она к этому моменту катастрофически утратила материальную основу, и чисто интеллектуальная страсть, делавшая эту фигуру настолько привлекательной, могла теперь раскрыться во всех наиболее выразительных и впечатляющих возможностях.