Ванька-ротный

Пошли он сейчас в полк |сюда своего| связного, ему и минуты отдыха не дадут. Командир полка тут же прикажет прочесать лес и двигаться на деревню Уруб или брать высоту 222,9. Это только разговоры — возьми высоту! Возьмешь деревню Уруб, а правей её господствующая высота с отметкой 222,9. Пока немец не укрепил, её нужно без задержки с хода захватить. А там, левей Уруба, высота 210,8. Вот если полк. займет новый рубеж на высоте 210,8 — |дер. Уруб — выс. 229.8|, то командиру полка меньше золотой звезды не дадут. Это не важно, что он лично все это время седел в блиндаже километрах в трех от передовой позиции. Важно, что он операцию провел.

Когда подсчитают наличие солдат в полку, то их окажется около полсотни. Мы вроде как дураки. Ничего не понимаем. Мы прекрасно знали, что он на этом ... |хочет в рай угодить|. На нас ему наплевать. Не все ли равно, кто будет в полку брать высоты и деревни. Для того, чтобы взять Уруб и 210,8 или 222,9 в полку нужно иметь по крайней мере тысяч пять пехоты и артиллерии на километр |по двадцать| стволов по тридцать. А нас можно сунуть на высоту, послать брать деревню. На войне всяко бывает. Высоту под Бондарями с маху, с налета взяли, теперь можно и в другом месте попробовать. Вот в дивизии и в штабе армии разинут рты. Кто это? Кто взял? Кто, кто? Командир пятьдесят второго, Бридихин!. Вот человек железной воли. То на него пишут несоответствие, а он оказался каков?

Мы с Сергеем шли по нейтральной полосе и в голове у меня вертелись разные |мысли| представления.

— Осторожно, капитан! Не задень колючую проволоку! У немцев здесь мины натяжного действия под снегом лежат, — обернувшись сказал Сергей и я медленно вернулся на землю.

— Тут минное поле, а мы топаем без разбора!

— Это вы не смотрите под ноги, где и как мы идем, а я смотрю в оба глаза и все точно |подозрительное| подмечаю, минное поле осталось влево.

Мы обошли его стороной. Теперь нам осталось пройти колючую проволоку. Здесь были где-то проходы с заходом между рядами проволоки. У немцев они были для выхода в нейтральную полосу. А с нашей стороны их не видно. Проходя зигзаг в узком проходе в заграждении я цепнул раза два халатом за про волку, взрыва мины не последовало, а маскхалат я порвал |в нескольких местах|. |Тишина кругом, красота! Вот и подъем на высоту. Отсюда виден снежный край немецкой траншеи. Но ни где ни часовых, ни постовых — как будто все живое вымерло. Мы подходим к переднему брустверу и смотрим вдоль траншеи. В двух блиндажах двери открыты, снег у входа светится отблеском горящих коптилок. Вон тот самый большой блиндаж. В его проходе стоит часовой в маскхалате. Это кто-то из наших.

— Где Рязанцев? — спрашиваю я.

— Здесь, в блиндаже.

Мы опускаемся в проход и идем навстречу свету.|

Колючая проволока у немцев сталистая. Режешь ее щипцами, она как пружина звенит. Дернется из-под резака и мотнется куда-то в сторону, и как стальная струна загудит. Были случаи: резанет по лицу человека и не почувствуешь, только видишь, что кровь с подбородка на снег струйкой бежит. Это наша, как льняная веревка, мягкая, обрежешь ее, она как мочало висит. Притом немцы ставят проволочное ограждение близко от своих окопов. Это нас до войны учили ставить проволоку подальше от траншей, чтобы солдаты противника не могли добросить до нас гранаты |до твоего окопа|. Война оказалась совсем другой. Когда немцы идут в атаку, они не применяют ни гранат, ни штыков. На винтовках они штыков не носят, штыки у них болтаются на поясе в чехле. Атакам у них обычно предшествуют массированная бомбардировка или трёхдневная обработка позиций противника артиллерией. Они с винтовкой идут вперед, когда вся земля впереди перемешана. А как мы ходим без всякой подготовки с диском патрон, |и винтовкой наперевес,| они этого не понимают.