Ванна, магия и другие неожиданные открытия (СИ)

Но когда, собрав разбросанную одежду и аккуратно сложив ее на второй стул, капитан лицом повернулся к ванне, и, заодно, к Эмме, она поняла, что обтягивающие кожаные штаны пирата не врали, хоть и непростительно скрадывали то, что прикрывали собой.

Киллиан Джонс действительно был щедро наделен мужской статью. Причем так щедро, что Эмма невольно сжала бедра, чувствуя, как тепло, прежде собравшееся там, разгорается в самое настоящее пламя.

Ну разве это честно – наделять одного-единственного мужчину столькими неоспоримыми достоинствами?

Не подозревая о душевных терзаниях Эммы, – как, впрочем, и о ее присутствии в каюте, – Киллиан наклонился, касаясь воды кончиками пальцев, и, по всей видимости, найдя температуру приемлемой, выпрямился и аккуратно ступил в ванну.

Исходящая паром вода плеснула через край, когда мужчина неторопливо опустился и сразу же съехал пониже, откидывая голову на плавный изгиб подголовника и закрывая глаза. Места ему было явно мало, – чтобы погрузиться в воду по грудь, Киллиану пришлось согнуть длинные ноги так, что колени выглядывали над поверхностью. Напряженные черты лица его немного расслабились, и Эмма поймала себя на том, что любуется им.

Киллиан Джонс был просто бессовестно красив.

Вот уж действительно, пират, что легко крадет не только сокровища, но и женские сердца.

Эмма тихонько вздохнула. Она знала, что Киллиан пользуется своей внешностью так же, как это делала она сама, работая залоговым поручителем. За игривыми улыбками, кокетливыми взглядами и дразнящими намеками легко спрятать то, что происходит глубоко в душе. Большинству людей этого достаточно…

Но не ей.

И не ему.

В этом они были похожи. Еще одна галочка в графе общности, и таких галочек становилось все больше…

Чувствуя, как становится все более требовательной жаркая пульсация между ног, Эмма была уверена, что нет ничего более горячего, чем вид обнаженного Киллиана, но когда несколько минут спустя мужчина сел ровнее, она поняла, что ошибалась.

Взяв со стула чашу, Киллиан зачерпнул ей воду и, наклонив вперед голову, начал смачивать волосы, затупленным запястьем левой руки помогая себе намочить их со всех сторон. Всегда живописно взъерошенные, пряди быстро намокали, темнели, тяжелея и распрямляясь. Свет радужно дробился в стекающих струйках воды, напоминая россыпь драгоценных камней. Все еще держа голову наклоненной, Киллиан отставил чашу и на ощупь взял мыло.

Сжимая в ладони брусок, Киллиан намыливал волосы, и каюта наполнилась глубоким, дразнящим ароматом с нотками цитрусовых и специй. Эмма хорошо знала его. Это был пьянящий запах «ее» пирата, что обычно смешивался с терпким запахом кожи и соленой морской свежестью.

Ей вдруг до дрожи захотелось запустить пальцы в покрытые пушистой пеной пряди, массируя, поглаживая, пропуская между пальцами…

Ох, Свон, прекрати!

Но остановиться было невозможно. Эмма представила, как сбрасывает заклинание, как подходит ближе, встает на колени позади пирата, как запускает пальцы в его волосы, дразня мягкими, нежными касаниями… Это будет легко. Легко и приятно. Возможно, он вздрогнет от неожиданности, но быстро придет в себя. Он расслабится и поддастся ее ласкам, будет покорно поворачиваться и наклоняться, позволяя ей смыть мыло, а после притянет к себе, не обращая внимания на плеснувшую через край ванны воду… Или же поднимется, встанет во весь рост, мокрый, обнаженный, возбужденный, ухмыльнется своей бесяще сексуальной улыбкой, оценивая ее реакцию на его наготу, бросая ей вызов. А может, ошеломленный, разгоряченный, он вновь неосознанно коснется языком угла губ, и будет следить жарким взглядом за тем, как медленно она скидывает с себя одежду, чтобы присоединиться к нему в ванне.

Эмма заморгала, приходя в себя и отгоняя жаркие образы, разворачивающиеся перед ее внутренним взором.

Было невозможно отрицать то, что больше всего на свете сейчас ей хотелось исполнить то, что предлагала ей разгоряченная фантазия. Но она не посмеет. Было ли это здравомыслием, или трусостью, она сама не знала. Ее разгоряченное тело, ее греховные мысли почти неодолимо влекли ее вперед, к мужчине, который, закончив мыть волосы, теперь смывал с них пену. Но ее разум тихо, но отчетливо шептал, что ей следует быть благоразумной. Что она может дать ему? Тому, кто трагически потерял свою первую любовь. Тому, кто заслужил нечто большее, чем она, со своими стенами, возведенными вокруг разбитой души и покрытого шрамами сердца, со своими страхами, болью, отчаянием. Он заслуживает лучшего.

Но сейчас Эмма почти ненавидела голос своего разума. Ей не хотелось быть благоразумной. Ей хотелось быть отчаянной и безрассудной, хотелось отбросить свои сомнения и страхи и окунуться в его любовь, раствориться в ней… Но она должна быть благоразумной хотя бы ради него. Когда-то она смогла отпустить своего новорожденного сына, понимая, что для него так будет лучше. Сейчас она должна была отпустить Киллиана, дать ему шанс…

Эмма едва слышно вздохнула.

Боже, да кого она обманывает?…